Жаринов Викторович - Библиотека Дон Кихота

И беспрерывно повторяя еще какие-то бессмысленные фразы и разрозненные цитаты из других прочитанных им книг, он рыл могилу для «Дон Кихота» Сервантеса, забыв о времени, усталости, голоде и других нуждах собственного бренного тела. Похороны должны были состояться во что бы то ни стало. И как можно скорее! Изуродованный «Дон Кихот» больше никому не должен попасться на глаза, особенно детям. Ведь они варвары, они с легкостью могут поверить, что эта Книга уродлива и скучна, и поэтому получи удар битой, Сервантес, мы вырвем тебе кишки и кадык перегрызем своими острыми, как у хорька, молодыми здоровыми зубками. И поэтому рой, рой могилу, Учитель! Рой ее для великой и изуродованной детьми книги! Рой, чтобы ее никто больше не увидел в таком плачевном, в таком недостойном виде! А иначе конец! Иначе смерть! Иначе сама Книга начнет мстить за свое унижение и мстить жестоко!

Но власть материи начала брать свое, и лопата уже переставала слушаться, а в лесу сгустились тени. Наверное, в пионерском лагере его уже успели хватиться. А яма, между тем, все углублялась и углублялась. Она сделалась в его собственный рост. Но Воронову по-прежнему это казалось малым для его любимого «Дон Кихота».

И он рыл, пока совсем не стемнело, и пока он не упал без чувств на самое дно могилы.

И тогда те, кто скрывался за деревьями, вышли тихо, как призраки, из своих укрытий. На них были истлевшие камзолы и бриджи эпохи короля Георга, белые круглые кружевные воротники эпохи «Великой Армады» и Эль Греко, сюртуки и смокинги эпохи королевы Виктории. Они осторожно, словно имитируя картину «Погребение графа Оргаса», что висит в Толедо в церкви Св. Фомы, подняли из ямы Воронова, аккуратно положили его на траву рядом с «Дон Кихотом», а потом, деловито поплевав на ладони, сами взялись за лопаты и кирки невесть откуда взявшиеся, осветив при этом все место яркими факелами.

Этих добровольцев оказалось бесчисленное множество. И каждый работал на славу. Пока Воронов, обессиленный, лежал на земле рядом с томом Сервантеса, что служил теперь ему подушкой, яма увеличивалась и увеличивалась в размерах, постепенно, в результате общих усилий, превращаясь в маленький подземный город. Так, истерзанной детской рукой Книге была уготована достойная усыпальница.

Но Воронов ничего этого не мог видеть, потому что спал. А если чего ему все-таки и пригрезилось сквозь сон, то за реальность происшедшего с ним ночью он никак ручаться не мог.

Утром он проснулся и не увидел ни ямы, ни книги, лишь лопата, чистая, без единого клочка земли или дерна на лезвии, по-прежнему лежала рядом.

Вернувшись под утро в лагерь, Воронов объяснил свое отсутствие тем, что ему срочно надо было съездить в Москву. Объяснение приняли, и началась обычная работа практиканта-вожатого.

Воронов шел к кустам разыскивать там свой опозоренный ежедневник. Он прекрасно понимал, что ничего хорошего его не ждет. Над Романом по его же собственной воле, а точнее слабости, турецкий мальчик имел возможность поиздеваться вдоволь.

Воронов чувствовал себя соучастником преступления. Он все ближе и ближе подходил к злополучным кустам. Ну, вот и все. Остается лишь признать неизбежное и посмотреть правде в глаза. Из литературы известно, что преступника постоянно тянет на место преступления. Классическая схема: Раскольников дергает за звонок у двери, ведущей в квартиру к старухе-процентщице. Так и Воронов сейчас все дергает и дергает зачем-то ветку куста, а заглянуть поглубже не решается. Ну, давай, сделай еще один шажок и посмотри на характерную кучу, аккуратно прикрытую вырванными из рукописи листочками… Пиши, пиши, рученька, пиши, пиши, милая! А зачем? Чтобы вот так деликатно прикрывать какое-нибудь турецкое дерьмо? Интересно, что этот турчонок ел на завтрак? Наверное, те же апельсины?

Так и оказалось на самом деле: аккуратная кучка и несколько листков беспорядочно разбросанных вокруг.

Испорченный ежедневник валялся здесь же неподалеку. Хорошо, что этот турецкий засранец хотя бы не кинул его прямо в кучу, а воспользовался лишь несколькими страницами, вырванными наугад. Что не говори, а рука засранца здесь выполнила роль самой слепой Судьбы.

Воронову даже стало интересно, какие именно страницы подверглись столь жестокому обскурантизму?

Зажимая нос двумя пальцами, давала знать о себе грубая растительная пища, которой, скорее всего, и был наполнен желудок прожорливой младости, Воронов свободной правой рукой поднял с земли свой изуродованный ежедневник. Вынимать листочки из липкой кучи он все-таки не отважился. Затем быстро покинул зеленое укрытие.

Оксане с берега были видны странные операции мужа, о смысле которых она даже и не догадывалась. По ее разумению, у супруга прихватило живот: нечего собирать на берегу полугнилые апельсины. Апельсины, апельсинами, но и о здоровье иногда подумать надо.

А Воронов, между тем, принялся судорожно перелистывать свой ежедневник.

Так, эпизод с папашей Шульцом не пострадал. Он был написан по вдохновению. Такое не повторить. Слова ложатся на бумагу сами собой, словно в тебя какой дух вселяется.

Так, а эпизод с другом Димкой Чистовым? Так и есть! Тоже цел.

Господи, неужели Ляпишева нет? И Феи Розового куста? Слава Богу! Отлегло. Все сцены на месте!

Ну, «Пиши, пиши, рученька» — это ладно, хотя она тоже целехонька.

Мать!? Сцена с матерью, отцом и бабушкой? Они слишком болезненны. К ним возвращаться, что рану незажившую теребить. Ух! Все в порядке. На месте. Незапятнанными остались. Нет, любит меня все-таки судьба, если самые дорогие, самые близкие сердцу эпизоды не тронула.

А что же тогда пропало? И Воронов стал уже медленнее листать рукопись, внимательно вчитываясь в мелькающие строки.

Страницы начали редеть на том месте, где речь шла о жизни Мигеля де Сервантеса Сааведра в алжирском плену. На подтирку пошел эпизод с Санчесом и с мыском испанского сапога.

Этой же печальной участи не избежал и садовник Хуан. Его розовый сад был сейчас обезображен фекалиями, а горло, выкрикивающее: «Сбереги розы, Мигель! Слышишь, сбереги розы!» было забито до отказа нечистотами.

Сервантес оказался каким-то тотальным неудачником. Он привлекал к себе несчастья всюду, как магнит.

Воронов решил пока оставить все как есть и не восстанавливать утерянное, а то неудача будет преследовать и его Роман о Сервантесе. Потом, после общей проработки сюжета, можно вернуться назад и подправить, переписать недостающее, а пока: «Пиши, пиши, рученька!» Пусть строки льются сами из сердца, как Бог на душу положит.

Профессор решил продолжить повествование с того места, где Грузинчик вдруг понял, что ему следует срочно вернуться назад в книгохранилище, чтобы спасти его, Воронова, alter ego. Роман следовало оживить и вернуть на его территорию.