В. Строгальщиков - Слой-2

– Нет, это ты какого хрена избиваешь на людях подрастающее поколение? Тебя же узнали, Вова, теперь разговоры пойдут. Неприятно, ты же у нас знаменитость.

– Да пошло оно всё, – отмахнулся Лузгин и посмотрел по сторонам: пацаны исчезли, публика на остановке стояла лицами к нему.

– Пошли отсюда.

– Это правильно, – согласился Баранов.

Они свернули за угол киосков, закурили. Пальцы ещё потряхивало.

– Продовольственный закуп? – спросил Баранов, кивнув на пакет.

Лузгин передернул плечами. Он никак не мог вспомнить имя Баранова и не знал, как к нему обращаться.

– Сколько лет не виделись?

– Да больше двадцати, – с готовностью подхватил тему Баранов. – После «Клавишей весны» в семьдесят пятом...

– Четвертом, – поправил Лузгин. – Я же помню, как нас разгоняли.

В начале семидесятых Лузгин служил в «Тюменском комсомольце» и вечерами чудачествовал в СТЭМе – студенческом театре миниатюр индустриального института. Баранов был на три года его моложе, доучивался на геофаке и вместе с Лузгиным играл у Аксельрода, легендарного стэмовского родоначальника, образы тупых преподавателей. У него это здорово получалось. «Скажите, милейший, что есть, по-вашему, экзамен?» – «Это разговор двух умных людей, профессор». – «А если один из них немножечко того?» – «Тогда другой останется без стипендии».

Разогнали их тогда на почве Михалкова. Ставили знаменитое, про революцию, но по-своему. Барин муж лежал на сцене в кровати с сигарой в зубах, читал газету; фифа жена в пеньюаре и с папироской в отставленных пальцах смотрела в окно на семнадцатый год и радостно комментировала: «Бежит матрос, бежит солдат, стреляет на ходу... Рабочий тащит пулемет!» – и прыгала, и хлопала в ладоши. Муж, оторвавшись от газеты, весомо, сквозь сигару: «Сейчас он вступит в бой...». Закрыли как антисоветчину. Вот с тех пор и не виделись. Мужа-барина, кстати, играл Баранов, а фифу жену – второкурсница Леночка, классно смотрелась в пеньюаре, их тогда ещё и в сексе обвинили.

– Как у тебя со временем? – спросил Баранов.

– Да, в общем, как сказать...

– Давай рванем по рюмке, а, за встречу? Тебе не помешает. Или в завязе?

– Какой, на хер, в завязе, – возмутился Лузгин. – Пойдем ко мне, это рядом.

– Не, старик, – покачал головой Баранов. – Дома лишние сложности, по себе знаю. Давай вон в стекляшку, по сто пятьдесят под шашлык или манты, там манты хорошие, гарантирую.

«Стекляшка» была в двух шагах, у стены третьей городской поликлиники. В углу сидели двое вида приблатненного, и Лузгин с Барановым сели в другой угол, за низенький деревянный столик. Баранов, как автор идеи, пошел в буфетный отсек и принес вскоре два стакана неполных и по паре огромных пельменей на пластиковых тарелочках.

– Эх, давай за встречу, тезка.

«Ну конечно же, Вова Баранов!».

Ели манты, наколов их посередине пластмассовой маленькой вилкой и откусывая с краев, сок бежал на тарелки по пальцам.

– Давай-ка сразу повторим, пока горячее.

– У меня есть водка с собой, – Лузгин шевельнул лежащим на лавке пакетом. – Хорошая, кстати, смирновская двадцать первая.

– Здесь так не принято, – сказал Баранов и пошел в буфет со стаканами.

«Не принято... Ну бля, «Максим» забегаловский!» – ругнулся про себя Лузгин. Он был уверен, что денег у Баранова немного. Почему-то сразу заметно, есть у человека деньги или их нет. Впрочем, не так: очень видно, когда денег нет, даже если одет прилично. Наличие денег туманно, отсутствие ясно всегда.

– Ты за что пацанов мутузил? – спросил Баранов, когда выпили по второму стакану.

Лузгин аж протрезвел секундно от несправедливости вопроса, хотел объяснить, да раздумал – зачем? Не передать словами было этот так внезапно его охвативший бешеный водоворот жалости, злобы, беспомощности и страха от приоткрывшейся ему уголком чужой и жуткой жизни. Как он плакал, этот мальчик... И Лузгин вдруг не осознал даже, а просто почувствовал, что у них с Тамарой нет детей.

– Как жизнь-то, Баранов? – спросил он, глубоко затянувшись «Парламентом».

– В порядке. А ты, говорят, ушел с телестудии? Зря. Народу ты нравился, Вова. И моей жене тоже.

– Дети есть?

– А как же. Двое. Сын-оболтус в «индусе», папа затолкал по старым связям, дочь весной школу заканчивает, опять проблема, значит.

– А сам?

– Пишу докторскую.

– И давно?

– Давненько, – усмехнулся Баранов. – Мог бы давно защититься, так, блин, то одно, то другое...

– Выпиваешь крепко?

– Да нет, не сказать, это ты зря... – Баранов слегка обиделся, поправил съехавший галстук. – Сегодня просто ситуация такая. Завтра сдаем отчет лабораторией, сидели на работе всю субботу, сегодня тоже с утра. Устали, понимаешь, решили расслабиться. Меня, кстати, за выпивкой послали, ребята ждут в институте, тут недалеко, знаешь? Может, зайдешь? Познакомишься...

– Неудобно как-то, – замялся Лузгин. – Да и сумка вот, мясо растает.

– А у нас холодильник есть, – обрадованно сказал Баранов.

Лузгин хорошо понимал, что добром это дело не кончится, он и так уже опьянел с непривычки, курил беспрерывно – верный признак изрядного градуса. Хорошо бы домой, лечь на диван, включить по видику «Леона», отругиваться от жены, слушать кухонный плач, разговоры с подругами по телефону о пропадающей, вянущей жизни...

– Согласен, – сказал Лузгин. – С одним условием: закуска и выпивка за мой счет. И без разговоров!

– Но мы же скинулись, мне деньги дали...

– Как скинулись, так и раскинетесь. А плитка у вас есть электрическая?

– У нас даже микроволновка есть, – гордо сообщил Баранов. – Живем на работе. Горим, можно сказать, синим пламенем.

Они купили полный пакет больших пельменей, у старух-дачниц на улице зелень и банку домашней соленой капусты, ещё один флакон «Смирновской» и фляжку минералки на запивку. Лузгин удивился, но деньги кончились, осталось полсотни мятым ассортиментом. Ну и ладно, задача выполнена, сам же этого хотел. «Но завтра – непременно Лувр!» – утешил себя застарелым анекдотом Лузгин и с легким сердцем пошел за Барановым.

За лето Виктор Александрович сумел-таки достроить дачу. Коттеджем он ее теперь не называл даже мысленно: почему-то избегал этого слова, будто сглазить боялся, да и выглядел дом на фоне соседних особняков будкой сторожа. Правда, будкой кирпичной, ладной, с недостроенным вторым этажом из толстого сухого бруса, большой верандой с двойным остеклением по-городскому, водопроводом и теплым пристроенным к дому туалетом. С последним были опасения, что из выгребной ямы, отнесенной на десять метров от дома, будет пованивать, да и хлопот с откачкой не избежать, но успокоил сосед – рассказал, что уже третий год такой пользуется, нынче вот вызвал машину, открыли люк, а там пусто, всё в землю ушло, почва такая удачная. И запаха не было. Слесаренко сам ходил по соседскому дому, принюхивался: ничего, и на участке тоже не пахло. Яму делали из большого железного бака без дна, но с плотной крышкой, из дома к ней проложили фановые трубы. Рядом с туалетом Виктор Александрович наладил душевую, не пожалел денег на электрический компактный котел, и теперь в доме была теплая вода, а если расходовать бережно, то и горячая.