В. Строгальщиков - Слой-2

Седьмого дети уехали «туда» с Максимкой, он же до обеда не выходил из дома, валялся на диване и дочитывал уже изрядно надоевшие ему хрущевские воспоминания, потом с отверткой в руках полез отвинчивать на кухне проклятый плафон и уронил его и чуть не разбил, благо он из прозрачного пластика, но все-таки треснул с одной стороны, хоть и не до конца, и Виктор Александрович, сменив лампочку, привинтил плафон к потолку трещиной на окно и остался доволен своей технической смекалкой. С женой они договорились, что на праздник он не приедет, побудет дома с детьми, а восьмого нагрянут все вместе и обязательно с Максимкой. Вечером раньше, когда они с Чернявским обмывали микроволновку, пришедший с работы сын обрадовался покупке, сбегал куда-то к друзьям за фотоаппаратом «Полароид» и сделал снимок: Чернявский справа, Слесаренко слева, Максимка внизу, а в центре – сверкающая кухонная обновка. Фотографию решили отвезти в больницу и порадовать Веру зримым доказательством. Вечером снимок всем понравился, а утром Виктор Александрович порвал его и выкинул в мусорное ведро: две багровые пьяные рожи скалились в объектив, а печка вообще «не читалась», смазанная отраженным бликом фотовспышки.

Из гостей Максимку принесли совсем спящего, раздевали его все втроем, сажали сонного на горшок, головенка болталась по-кукольному; подвыпивший сын был неприятен, суетился излишне, играя трезвого, – знакомая до отвращения его собственная манера и привычка; увидел вот сейчас со стороны – смех и грех, плохие мы актеры. Сын предлагал выпить по рюмке, как-никак праздник, а батя не отметил; Слесаренко хотел сказать что-то резкое, но улыбнулся и потрепал сына по большой коротко стриженной голове – волосы были густые и крепкие, как у него в молодости. «Батя, всё будет нормально», – сказал сын. «Конечно, будет, – сказал Виктор Александрович. – Пошли-ка, брат, баиньки».

Назавтра спали долго, потом молодежь опять куда-то собралась. Слесаренко напомнил про больницу, сын обиделся слегка: «Батя, всё рассчитано, будем как штык!» – и приехал без двадцати четыре уже с цветами и подарками, и они отправились в больницу, и всё прошло хорошо: Вера была страшно рада, выглядела много лучше, смеялась и тискала Максимку, тот прятался от нее под кровать и кричал оттуда: «Баба, ищи меня». Дежурный врач сказала, что положение стабильное, опасности уже никакой, но выписывать рано, пусть еще полежит с недельку. Когда прощались, даже обошлось без слез, и Виктор Александрович вернулся домой в согласии с собой и миром. Включил телефон в сеть, и сразу был звонок; он решил, что хватит прятаться, и взял трубку, и Чернявский сообщил ему, что ночью застрелился Мартынушкин.

Слесаренко не сразу понял, что ему сказали, а потом не поверил услышанному совершенно инстинктивно: не должно случаться то, что не должно случаться.

– Да ну тебя, Гарик, – сказал он в трубку.

– Я сам не поверил вначале. – Судя по голосу, Чернявский был искренне расстроен и подавлен. – Тело увезли, кабинет опечатан, там охрана.

– Так он что, в кабинете?.. Что он там делал ночью, праздник ведь был?

– А черт его знает! Говорят: дежурил до обеда, потом поехал на дачу, ночью вернулся в город, поднялся к себе в кабинет и...

– С ума сойти, – сказал Слесаренко. – Молодой ведь парень, моложе нас... И никто не знает, почему? Никакой записки?

– Милиция говорит: записки не было. Он ведь заперся, пришлось двери вскрывать. Открыли – он в кресле, пистолет на полу.

– Откуда пистолет-то?

– Так выдали замам с правом ношения. В сейфе у него лежал.

- Зачем, господи, какая глупость!.. – Он подумал: «Да, глупость, мальчишество, любовь взрослых мужиков к опасным игрушкам, ведь захотели бы убить – и убили бы, как Кулагина, и достать бы «пушку» не успел, не то что защититься, зачем им выдали эти пистолеты, искушение только: не лежал бы он в сейфе...».

– А что Рокецкий? – спросил Виктор Александрович.

– Он в отпуске, где-то за границей. Да, ну и подарочек к выборам...

– Побойся бога, Гарик, какие выборы, о чем ты говоришь! Человек погиб!..

– Вот именно: погиб. Он уже мертвый, а живым с этим расплюхиваться. Ты представляешь, какая реакция будет? Шеф, значит, в губернаторы избирается, а его первый зам по финансам... Ба-бах! Это гроб! Даже если Окроха с Райковым не станут эту тему раскручивать, Роки всё равно конец. Я бы на его месте сам снял свою кандидатуру. Да, старичок, дела-делишки... Ну, теперь ты оценил советы друга Гарика?

– Какие советы?

– Не суетиться, не высовываться. Друг твой Гарик нюх на неприятности еще не утратил, он их за версту чует...

– Все равно я не понимаю: зачем, почему?

– Да разве важно? Ты погоди, еще найдут чего-нибудь: сейф вскрыли, стол, всё изъято. Любую мелочь можно раскрутить. Да, кстати, у тебя как с «силовиками» нашими отношения? Ну, с Радивилом, с Борисовым...

– А что такое?

– Да, понимаешь, разговор не телефонный, – замялся Чернявский, но, видно, припекало здорово, пришлось «гусару» играть в открытую. – Там бумагу одну хитрую я ему заправил, ну так, проскочит–не проскочит, мотивировочки приличные, всё путем. Подписал, не подписал – не знаю, но где-то лежит, зараза, хорошо бы ее выдернуть из дела, а, Виксаныч?

– Что за бумага?

– Какая разница! Я тебе скажу номера исходящий и входящий, может, сумеешь выдернуть? На хрена мне сейчас осложнения...

– Нет, Гарик, этим я заниматься не буду.

– Ах вот мы как! Вот мы какие! Между прочим, на этой бумаге есть твоя виза.

– В каком смысле?

– Ну, что ты одобряешь.

– Я одобряю? Ты сдурел, Гарик. Я понятия не имею, о чем речь.

– Да ладно, говорили же, просто забыл чего подписывал.

– О чём говорили?

– Слушай, Витек, кончай трепаться. Друг тебя просит: сделай дело, какие вопросы? Вот когда ты меня просишь, я ведь вопросов не задаю, верно? И не фыркай, пожалуйста. Короче, бумагу надо выдернуть, Витя, нам обоим будет лучше. Ты что, собираешься заявить прокуратуре, что не помнишь, зачем бумагу визировал? Это же смешно, не поверят.

– Когда я ее подписал?

– Да еще летом. Я пришел – ты подписал.

– О чем бумага-то?

– Про деньги, естественно. Нормальная бумага, я уже говорил тебе: мотивировки законные.

– Тогда почему ты ее так боишься, Гарик?

– Я не боюсь. Но если ее сейчас менты тормознут – дело встанет. Пока следствие, то да сё... Деньги сгорят, понял, нет? А если бумагу выдернем, будет возможность зайти с другого конца.

– Ответь мне, пожалуйста, Гарик, – сказал Слесаренко после недолгой паузы, – я вообще много таких «бумаг» тебе подписал по дружбе?

– Не очень, – сказал Чернявский. – Ты же мне друг, я тебя берегу.

– Спасибо и на этом.

– Да ты не суетись, тебя не зацепят, никакого криминала там нет. Ну, будут подозрения, и черт с ними. Ты у нас ангел, а Чернявский – скотина, махинатор, втерся в доверие... Позиция ясная. И, пожалуйста, не тяни с этим делом. Потом, когда всё оприходуют по описи, выдернуть будет сложнее.