Анна Эрде - Дом на улице Гоголя

— А ты знаешь, Лер, я выспался, я бодр и свеж, готов к труду. Ни одна ищейка не посмеет бросить мне в лицо: «Чем вы занимались прошедшей ночью, гражданин? Уж не трупы ли ворочали?"

— Ты не с трупом провёл ночь, а со мной. Я и на страшном суде могу это подтвердить.

— Надо выбирать правильных женщин, и они в нужный момент обеспечат нам правильное алиби.

— И на раз-два вылечат вас от заикания.

— Точно! Как это у тебя получилось, а, Лер? Камасутру для заик изучала?

— Вставай давай. На работу опоздаешь, — засмеялась Лера.

— Знаешь, Лерок, ты ведь только поверхностные симптомы сняла, — принялся ласкаться Юрчик. — А внутри у меня сплошной стресс. Полечишь ещё вечерком?

— И как долго ты собираешься сидеть на моей шее?

— Лет пятьдесят, не больше.

— На часы посмотри.

— Караул! — тихо сказал Юрчик и выскочил из постели.

Глава сорок третья

Уже въехав в город, Сергей вдруг понял: фирму надо ликвидировать. Не готовить к ликвидации, а безотлагательно ликвидировать. Открыть дело заново не так уж сложно, а сейчас до весьма вероятной катастрофы осталась всего одна ночь.

Пришёл к Наташе, стараясь не осознавать, почему так трудно смотреть ей в глаза. Только под ложечкой неуклонно собиралось в желвак: всё кончено.

Иван Антонович пригвоздил: подставляете мою внучку, Серёжа. Не понимал сначала — почему?

Ушёл с улицы Гоголя с документами, проработанными Наташей. Не включая света, скрючился на офисном диване, дожидался утра, в голове — прогорклая темнота. И вдруг! — уже начинало светлеть за окнами — дошло, что дед сказал: «Вам пора уходить, Серёжа. Сейчас сюда прибудет человек, он увезёт Наташу от беды». Что за человек?! Откуда прибудет? Куда увезёт?

Понимая, что унижается, позвонил на улицу Гоголя. Малодушно, заискивающе — Ивану Антоновичу:

— Мне бы в Москву позвонить ровно в восемь утра. Это для Геры, это отчаянно важно. Можно от вас?

А у самого телефон — рукой достать, на его рабочем столе стоит. Но дед же не знает, что он сейчас у себя в офисе.

— Хорошо, приходите, Серёжа. Дожидайтесь здесь восьми часов, звоните, а мы раньше — уже совсем скоро, минут через сорок — отправимся в аэропорт. Я ведь тоже отбываю, Наташа уговорила. Пришёл мой Андрюша — прощаться. Тогда уж он дверь за вами запрёт. До восьми полежит в углу за печкой — легко ли в его-то возрасте по ночам шастать? Это мне ещё можно туда-сюда летать, а его дело стариковское — на печи лежать. Да и то, приходите, Серёжа, попрощаетесь по-человечески. Не так вы с Наташей простились. Это всё из-за меня, не хотел, чтобы, когда Наташин жених в дом войдёт, вы здесь были. Понимаете?

Так и сказал беспощадно: жених.

Рванул на улицу Гоголя — бегом по спящему городу, не остановился ни разу, дыхания хватило — ноги сами несли.

Странно так: чужой человек в доме. Руку подал, представился: Владимир Батурлин. Сергей вспомнил: это граф, который Наташу в Париже про изумруды выспрашивал. Вот почему его Наташины драгоценности интересовали! Кто бы сомневался.

Увидел: она, как на четвёртом курсе, когда Дунаев обхаживал, глазищами зелёными сверкает. Что же это такое? Почему для него так не светилась? А рядом — нестерпимо! — жених. Осанистый, сам себе памятник. Сергею мягко так: «Знаю, ваши друзья попали в беду. Я на какое-то время ещё задержусь в Москве — формальности, визы, ну вы понимаете. Вот телефон, звоните, разумеется, с уличного телефона, сделаю всё, что в моих силах». Благородный.

Хотел выбросить листок с номером, хорошо, что не успел — пригодился телефончик-то жениховский, ох как пригодился. Тогда такая каша заварилась!

Валентин Горшков, бывший Герин одноклассник, а теперь не понятно кто, только ясно: что-то такое, связанное с силовыми структурами, когда с ним созвонились, посоветовал Мунцам быстренько собирать документы на выезд в Германию. Обещал ускорить процесс, сказал: «Пусть пока Герка с Юлей затаятся где-нибудь». Слово какое-то чудное: «затаятся».

Уже на следующий день выяснилось: Геру объявили в розыск, он числился подозреваемым в убийстве митяевского учителя физики. Задним числом стало ясно, что Валино предложение легально уехать в Германию, которое всех привело в замешательство — как это, вот так взять и уехать? — было бы самым лёгким и безболезненным решением. А теперь его нет.

Герман ещё раз позвонил Горшкову, услышал: «Плохи дела, старичок. Чтобы с тебя сняли все подозрения, понадобится немалое время. Там кто-то сорок третьим размером наследил поверх твоего сорок пятого, и таксист возил туда ночью парня. Примет хоть ложкой ешь, и с тобой ничего общего. По всему, не тебя должны бы ловить, но твою кандидатуру усиленно подсовывают. Искать тебя будут, несмотря на то, что следователю ясно, что кто-то с ним играет в кошки-мышки. Толковый следователь. И Юлю ищут — кто-то невидимый продавливает версию, что её ты тоже убил. На почве ревности. Как я понял, ищут её труп. Им нужен её труп, старичок. Драпать вам надо. Далеко. За границу. Под чужими документами. Мы поможем. — А потом, как бы между прочим: — Что там Юля накопала — раз уж они так всерьёз взялись?»

И начался торг. Нет, конечно, не напрямую, а по сути — торг. Гера — Горшкову: «Твои друзья очень удивятся, если узнают принцип, по которому Прошкин отбирал своих «потеряшек памяти». Так удивятся, что даже не сразу поверят. Юля как узнала? Подслушала один интересный разговор в клинике. А потом уж ей покойный Пастухов развернул ситуацию. Да, скорее всего, его убили не только для того, чтобы меня подставить. Много лишнего он знал. Старик-то непростой был. Так, говоришь, помогут моей семье выехать за границу? Какие у меня доказательства? Дневник Пастухова устроит? Там о прошкинских делишках немало понаписано. Каким образом ко мне попал дневник? Это совсем не то, о чём ты сейчас подумал. Нет, не подумал? Ну, и ладушки. Был бы жив Пастухов, мы справились бы без твоей помощи. Я же сказал, что он непростой старик был. А теперь, Валюха, нам с Юлькой без тебя не обойтись. Выручай, брат».

Закончилось тем, что объявили цену — не в информации, в рублях. Информацию Герман к тому времени уже передал. Вывезут по дипломатическим каналам, комар носа не подточит. «Я не могу напрягать серьёзных людей задаром. Себе ни копейки не беру. Веришь, старичок?»

Гера верил. И правильно делал — Горшков говорил правду. Но таких денег у Германа не было. Лежало что-то в сберкассе, но, во-первых, этого всё равно меньше чем недостаточно, а во-вторых, до денег не добраться. Ясное дело, что на кнопку под столом тут же надавят — из сберкассы под белы руки Геру в кабинет к милицейскому следователю. И тогда бы уж Прошкин: «Как же вы так, голубчик? Нехорошо, ох, как нехорошо! И где же теперь ваша очаровательная супруга?»