Анна Эрде - Дом на улице Гоголя

Но Оксана подкинула ему идейку получше: строительство кооперативной квартиры.

— Как ни хорошо нам живётся с твоей мамой, какая она у тебя ни золотая, а семья, Тимохин, должна жить отдельно, — однажды заявила Оксана. — «Замечательно! — внутренне возликовал Сергей. — Я буду работать на квартиру, и, когда она построится, с чистой совестью отправлю туда Оксану с ребёнком». С этим предложением забрезжил свет в конце семейного туннеля — рано или поздно эта женщина съедет и оставит его в покое.

Продолжение разговора поубавило в нём ликования.

— Жить мы будем на твою зарплату, а выплачивать взносы в кооператив — с доходов за подготовку абитуриентов; тебе придётся этим заняться.

— Да-да, — охотно закивал Сергей. Он был готов и вагоны разгружать, лишь бы поскорее исправить свою чудовищную глупость с женитьбой.

— Что «да-да»? Думаешь, оттого, что ты решил подработать, на тебя сами собой повалятся клиенты? А если ты и сумеешь чуток заработать, так неприятностей огребёшь выше головы. Это же частное предпринимательство — улавливаешь? — И, видя, что муж не «улавливает», пояснила: — Статья это, Тимохин, уголовная статья. Этот бизнес хорошо организован, и только в связке им заниматься безопасно. Насколько мне известно, в нашем институте подготовкой заправляет доцент Дунаев. — Она бросила на Сергея насмешливо-испытующий взгляд. — Одна моя знакомая насчёт тебя предварительно с ним переговорит, а после ты сам к нему подойдёшь и согласишься на условия, которые он обозначит. Всё понятно пока?

Ему всё было понятно. Оксана отлично помнила, что говорила о человеке, сломавшем Сергею жизнь, и взгляд, которым она сопроводила фамилию Дунаева, красноречиво это подтверждал. На условия того, кто, походя, убил их с Наташей любовь, он должен был с поклонами и приседаниями соглашаться. Тем не менее, Сергей решил, что, если понадобится, будет и приседать, но на свою свободу от Оксаны заработает.

Условия Дунаева были просты:

— Клиенты вам будут звонить от Марины Семёновны, если не назовут этого имени — вы впервые слышите о подготовке, и не понимаете, при чём тут вы. Отстёгивать будете двадцать процентов, а всё остальное ваше, дружище.

Сергей подхалтуривал в дунаевской «связке», хотя непосредственно с ним никакой связи не ощущал, как и раньше они лишь коротко здоровались при встречах. «Отстёгивал» Сергей какой-то левой девице, раз в месяц появлявшейся в институте исключительно для сбора податей. Никаких оснований, вроде бы, не имелось для того, чтобы Дунаев полез в душу Сергею, а у Сергея тем более не было причин раскрываться перед тем, кого считал своим обидчиком. Однако на одной из институтских вечеринок, когда кто-то из коллег «проставился» по случаю дня рождения, между ними состоялся неожиданный разговор, сыгравший важную роль в жизни Сергея.

— Я плохо помню вас студентом, дружище, но внутренняя пружинка угадывалась, глаз горел, а теперь вы потухли как-то, — мягко заговорил подсевший к нему Дунаев. — Не хотите рассказать старшему товарищу о том, что вас угнетает? Говорят, иногда у меня получается давать дельные советы.

Вместо того, чтобы послать непрошенного советчика куда подальше, в вежливой форме, разумеется, Сергей сходу стал выкладывать, что он не любит свою жену, нет, это раньше он просто её не любил, а сейчас она вызывает в нём адскую смесь раздражения и чувства вины, что каждый день самое тяжёлое — возвращаться домой и опять видеть там эту женщину. Он подготавливает почву для развода, и обязательно разведётся, только вот какое дело — сын, а он и мысли раньше не допускал, что, познав на собственной шкуре прелести безотцовщины, когда-нибудь сам сможет бросить ребёнка. Сергей запоздало удивился: «С чего это меня вдруг понесло?», и, внезапно прервав поток откровений, замолчал. Даже лучшему другу он не рассказывал о невыносимой тягостности своей семейной жизни. Да Герману и не нужно было ни о чём говорить, он сам всё понимал, грустно смотрел на Сергея, порывался порой что-то сказать, но спохватывался и отводил глаза. Другу не решился довериться, а этому проходимцу, деляге, лощёному сатиру, вот так взял и сразу всё выболтал.

— Вы полагаете, — заговорил Дунаев, — что, если бы вы были страстно влюблены в свою будущую жену, то с рождением ребёнка ваша влюблённость только возросла бы?

Сергей не знал, что ответить.

— Дружище, вы находитесь в плену одного из самых распространённых и опасных заблуждений цивилизованного человечества. Я озвучу это заблуждение: влюблённость и семья — явления одного порядка, первое есть логическая предпосылка второго. Если вам вдруг безумно понравится конфетный фантик, неужели вы тут же решите, что и сама конфета априори замечательная, и что она одна будет всю жизнь насыщать ваши вкусовые рецепторы? Абсурдно, скажете? А не абсурдно полагать, что миллионы и миллионы людей, до нас наступившие на грабли под названием «женитьба по большой любви», существуют сами по себе, а вот я, такой весь из себя королевич, — сам по себе, у меня всё будет иначе, уж моя-то любовь будет вечной? Или, может быть, наши предшественники, которые сначала страстно любили, а потом не менее страстно ненавидели своих жён, бросали их с малыми детьми, которые избивали, а то и убивали предмет своего недавнего обожания — все они поголовно глупее и порочнее нас с вами?

Влюблённость, дружище, — самая ненадёжная и самая коварная вещь на свете. Она, конечно, проходит, но чем сильнее она была, тем яростнее отмашка маятника. Любовь уходит только потому, что она уходит всегда, и она оставляет после себя пустоту. Человеку плохо, он жаждет возрождения прежних ярких чувств, но каким образом? — ведь рядом с ним совсем не та женщина, которая когда-то очаровала его. Замужество и материнство изменили её характер до неузнаваемости: она стала основательнее, рассудительнее, прагматичнее, и, стало быть, скучнее; она уже не так молода и хороша, располнела после родов. Эта другая женщина больше не вызывает в нём пылкой страсти, и он оскорбляет, унижает женщину, он бьёт её по лицу, и маятник вновь даёт отмашку — слёзы, раскаяние, примирение, любовь-морковь. А через какое-то время происходит неизбежная отмашка в противоположную сторону. И во всём этом колебательном кошмаре живут дети. Что вы обо всём этом думаете, Сергей?

— Думаю, что вы смешиваете в одно такие разные понятия, как любовь и влюблённость.

— Понятно: влюблённость — это что-то лёгкое, быстротечное, а любовь более устойчивое и более сильное чувство. Между теми, кто встретил свою половинку, влюблённость переходит в любовь. Так?

Сергей пожатием плеч подтвердил, что, да, что-то вроде того.

— Вот это и есть основная ошибка: влюблённость никогда не переходит в глубокое чувство; мало того, зарождению настоящей близости влюблённость скорее мешает, чем способствует. Глубокая приязнь между мужчиной и женщиной принципиально возможна, но только в одном случае: если они станут единым организмом. Во всех остальных вариантах между мужчиной и женщиной существует всё, что угодно: борьба, желание выжить за счёт другого, самоутверждение, стремление получить власть хотя бы над одним человеком, но зато власть безграничную — всё, что угодно, но только не добрая привязанность. Между мужчиной и женщиной изначально заложен неразрешимый конфликт, и только когда они становятся единым организмом, их нормальная эгоистическая любовь распространяется на партнёра — на того, кто уже часть тебя самого. А для того, чтобы стать единым организмом, требуется не страсть или никому не понятная духовная близость, и не лирика, не прогулки при луне, не общие музыкальные предпочтения, и прочая романтическая дребедень, а добросовестное и регулярное исполнение супружеского долга.