Анна Эрде - Дом на улице Гоголя

— Я уже говорила тебе, Юля, что была неправа тогда, — сказала Зинаида Николаевна в телефонную трубку. — И сейчас повторю: я была не права. Прости меня, девочка, если сможешь.

— Зинаида Николаевна, я позвонила вовсе не для того, чтобы вас обвинять, и мне вовсе не нужно, чтобы вы просили у меня прощения. Я только хочу узнать, почему вы были убеждены, что я испорчу Гере жизнь. Должны же вы были иметь какие-то основания для того, чтобы так считать.

— Основания... Не тех подруг я себе нашла.

— Да, я помню — две дамы, неприятные во всех отношениях, постоянно тёрлись возле вас. Но при чём тут эти мелкие интриганки?

— Стыдно в этом признаваться, но они имели на меня сильное влияние, а ведь я не девочка уже была. Потащило меня совсем не туда, куда мне самой нужно было, и с такой яростной силой потащило... Ох, Юля, если бы не ты, затянуло бы меня в такой омут, что и подумать страшно. Муж мой покойный ...

— Дядя Володя умер? — При этом известии неумолчные «беседы» с Прошкиным, всё время негромко продолжавшиеся в голове Юлии, почти полностью утихли.

— Умер, Юленька.

— Примите мои запоздалые соболезнования, Зинаида Николаевна. Хорошим он был человеком и мужем замечательным. Вам должно его очень не хватать.

— Спасибо, Юля. Ты права, мне плохо без Володи. Пять лет, как ушёл, а всё никак не научусь жить без него. Теперь-то понимаю, что муж всегда мне дело говорил, а пока жив был, не всегда к нему прислушивалась. Вот и тогда он пытался меня вразумить: «Вспомни, Зина, ради чего ты столько лет терпела муку мученическую: не бросая работы, пошла в институт, да с малым дитём на руках. Потом — двое детей, то один болеет, то другой, и бесконечные тетради по ночам, а ты не сдавалась. Всё это для того было тобой пережито, чтобы не потерять твоих первенцев, довести их под своим крылом до выпуска. И ребята сторицей отплатили за твою преданность — тем, что полюбили друг друга и тебя. А сейчас ты их теряешь, Зинуля. Никто у тебя больше не отбирает твой класс, ты сама их теряешь, по собственной воле».

Володя, как всегда, был прав. Но уж раз у нас с тобой, Юленька, зашёл такой разговор, скажу: основания не доверять тебе у меня всё же были. Классе в восьмом, кажется, твой характер резко изменился, в тебе и нахальство вдруг появилось, и высокомерие. Потом ты так же резко изменилась ещё раз: стала неудержимо весёлой и бесшабашной. Конечно, эти перемены можно было объяснить трудностями переходного периода, но всё же...

— Не в восьмом, а в седьмом классе я стала вам досаждать, Зинаида Николаевна. А вы как себе процесс отталкивания ребенка представляли? Приласкали бездомного щенка, а потом, когда он привязался, поверил вам, со всей дури наподдали ему — и что бы он при этом не тявкнул?! — хрипло прокричала в трубку Юлия.

— Но почему бездомного? — растерялась учительница. — У тебя была приличная, интеллигентная семья. Может быть, твои родители были слишком требовательными, но...

— Требовалось от меня только одно — чтобы я как можно реже попадалась им на глаза, — перебила Юлия, — Я заболеть боялась, чтобы не раздражать их лишний раз. Почему вы оттолкнули меня от себя? Вы тогда в больницу попали, я очень скучала, ждала вас, а вы сразу после выздоровления резко изменились ко мне: в гости к себе больше не звали, в школе смотрели, как на пустое место.

— Что с тобой, девочка? Я чувствую, с тобой случилось что-то страшное.

— Почему вы оттолкнули меня, Зинаида Николаевна? — продолжала наседать Юлия.

— Это как раз связано с началом моей дружбы с теми двумя дамами. Раньше никто не принимал меня всерьез, всё больше шпыняли, а тут такие важные, по моему тогдашнему разумению, особы отнеслись ко мне, как к равной. Они говорили, что любимчиков в классе у педагога быть не должно, особо пеняли мне за то, что сильно отличаю тебя. А ведь они правду говорили: и отличала я тебя, и любимчиков иметь непедагогично. Я решила немедленно исправить положение, только не знала, как это лучше сделать. Оттолкни я тебя не так резко, ты ведь продолжала бы ластиться ко мне. Не получилось бы у меня отодвинуть тебя осторожно, во всяком случае, так мне новые подруги объясняли. Знала бы ты, девочка, как я тогда переживала из-за того, что придется проявить по отношению к тебе жёсткость, я и заболела тогда, может, из-за этого. Ну, а потом ты уже сама добавила — обиделась, начала всё делать мне наперекор. Юленька, хочу, чтобы ты знала — я тебя больше всех любила. И как раз тебя сильнее всех обидела.

— Ладно. Прощаю. Я вас тоже любила, — сказала Юлия и бросила трубку на рычаг.

Каникулы перед шестым классом тянулись невыносимо медленно. Юлька в одиночестве слонялась по двору. Было скучно до дурноты: все её друзья-подружки разъехались на лето, не с кем было Юльке ни поиграть, ни словом перекинуться. И тут она увидела любимую учительницу.

При всей любви к своим первенцам Зинаида Николаевна умела держать дисциплину в классе. Только однажды ситуация вышла из-под её контроля — в конце четвёртого класса, когда ребят выпускали из начальной школы и делали общую фотографию. Недавние младшеклассники бились за место рядом с учительницей, мальчики передрались, девочки плакали и толкались. Им казалось, что близость к телу первой учительницы выражает степень любви к ней. Пришлось, пересаживая ребят, сделать несколько фотографий, и каждый получил ту, на которой он был запечатлён максимально близко к Зинаиде Николаевне. На одном снимке Юлька Астахова, худенькая, смуглая, большеглазая, прижавшись к учительнице, вцепилась ей в рукав — она боялась, что в последний момент её опять оттеснят; за другой рукав Зинаиды Николаевны крепко держалась Галя Криваго, хорошенькая девочка в облаке пушистых волос. Застенчивый мальчик Гера на всех снимках был где-то с краю.

В пятом классе ребята сильно скучали по своей Зинаидочке Николаевне, девочки плакали, мальчики из рук вон плохо себя вели, а потом произошло чудо — в начале третьей четверти она стала их классной руководительницей, и жизнь наладилась.

А сейчас, в конце долгих летних каникул, Юлька увидела Зинаиду Николаевну в своем дворе и бросилась ей на встречу. Та была, прежде всего, преподавательницей литературы, поэтому второй или третий вопрос, который она задала, звучал так:

— Какие книги ты прочитала за лето?

Юлька, прочитавшая к своим тринадцати годам почти половину родительской библиотеки, в тот период читала «Сагу о Форсайтах» Голсуорси.

Тогда учительница стала называть фамилии авторов, которых девочка никогда не слышала: Андерсен, Дюма, Купер, Жюль Верн.

— Так каких же ты знаешь писателей? — спросила Зинаида Николаевна.

— Достоевского, Бунина, Стендаля... — начала перечислять Юлька.

— Это хорошо, что тебя с детства приобщают к высокой литературе, — с озадаченным видом сказала учительница.