Анна Эрде - Дом на улице Гоголя

Теперь от прежней жизни, нарядно украшенной близостью к значительным персонам, у мадам Астаховой осталась только спесь. Она по-прежнему разделяла людей на персон, обслугу, и планктон; школьные учителя, безусловно, относились ко второй категории. Зинаиде Николаевне было трудно разговаривать с Юлиной матерью — даже понимая, что эта женщина смешна в своих претензиях на особенное к ней отношение, она терялась перед высокомерным напором Элеоноры Михайловны.

И в тот раз Юлина мать с первых же минут подавила её видом и манерами аристократки, вынужденной снисходить до прямого общения с обслугой — в силу досадного отсутствия в стране чётких разграничений между социальными слоями. Элеонора Михайловна не стала терять драгоценного времени на болтовню, которую пристало вести лишь между равными по положению, сразу приступив к делу. Она велела Зинаиде Николаевне внимательней следить за моральным обликом своих учеников, тем более, что это является прямой её обязанностью, за что она, собственно, и получает деньги в виде доплаты за классное руководство. Если даже её дочь, разумная девочка из приличной семьи, в выпускном классе, вместо того, чтобы сосредоточиться на учебном процессе, играет в любовь с одноклассником, то страшно представить себе, какая вообще распущенность творится в этом детском коллективе.

В ответ на сбивчивые возражения классной руководительницы, что дело-то как раз в том, что они уже не дети, что в семнадцатилетних юношах и девушках просыпается их способность любить, а первое чувство — оно такое трепетное, такое важное в жизни человека, по нему нельзя бить запретительной кувалдой, да и Герман очень славный мальчик, он плохого Юле не сделает, Элеонора Михайловна отрезала:

— Первая трепетная любовь потому играет такую важную роль в жизни девушки, что она часто заканчивается ранним абортом и, как следствие, проблемами с возможностью иметь детей в бестрепетном законном браке. Вы же понимаете, Зинаида Николаевна, что вас не погладят по головке, если выяснится, какую вседозволенность вы развели во вверенном вам классе.

Учительница, отлично зная, что ничего из ряда вон выходящего в десятом «Б» не происходит, всё же струхнула. В данный момент кружком её приятельниц разрабатывалась кампания по выдавливанию завуча Морозовой на пенсию, на освободившееся место поставить намечалось Зинаиду Николаевну, и проблемы на пустом месте, которые вполне могла раздуть стоящая перед ней стервозная баба, сейчас пришлись бы совершенно некстати. Решив осадить Астахову-старшую, она заявила, что, вообще-то родителей от воспитания собственных детей никто не освобождал, а перекладывать ответственность за нравственность своей дочери на педагогический коллектив уже само по себе аморально.

Попытка отбить мяч, поданный Астаховой, удалась, однако вовсе не потому, что аргументы учительницы показались той убедительными, а совершенно по другой причине. Элеонора Михайловна воспылала праведным гневом настолько, что впервые за Юлину школьную жизнь по своей инициативе пошла на контакт с педагогом вовсе не потому, что её вдруг обеспокоило будущее дочери. Родительница одного из одноклассников дочери, вхожая в «сферы», принесла на хвосте весть о том, что дочка Астаховых связалась с немцем, и её семья ничего не имеет против. Видимо, Астаховы окончательно смирились со своим падением, заключили дамы из высшего общества. В этой ситуации Элеоноре Михайловне не оставалось ничего иного, как выказать своё несмирение. Когда её лобовая атака на учительницу захлебнулась, она пошла более каверзным путём.

— В нашей семье культивируются непредвзятость и демократичность. Мы с Павлом Ивановичем ничего не имеем против того, что Герман, новый друг нашей дочери, является сыном простых заводских рабочих...

— Его родители инженеры..., — кинулась на защиту своего любимца Зинаида Николаевна.

— Это несущественно, — перебила Астахова. — Было бы даже лучше, если бы его отец стоял у токарного станка, а мать протирала какие-нибудь болванки ветошью — это ещё нагляднее демонстрировало бы широту наших взглядов. Но дело в том, что ваш славный мальчик Герман происходит из немецкой семьи. Немец, это всё же приличнее, чем еврей, но, согласитесь, в этом тоже мало хорошего.

Юлина мать не без удовольствия наблюдала, как при последних словах по лицу Зинаиды Николаевны пробежала лёгкая судорога. У неё была отличная память на «кто есть кто», и она, разумеется, помнила, что муж позеленевшей от злости учительницы, Владимир Ефимович, для многих из десятого «Б» с начальной школы так и оставшийся дядей Володей, был евреем. Пусть это не в меру ретивое ничтожество разъярится как следует, решила Элеонора Михайловна, тем верней пойдёт слух, что Астаховы не желают сдавать позиций.

— Сейчас Юленька ещё слишком молода, чтобы разбираться в таких вещах, но мы-то с вами, Зинаида Николаевна, знаем, что немцы входят в негласный список лиц, чьё продвижение по службе не приветствуется. Юля повзрослеет и поймёт, что потакая её отношениям с бесперспективным молодым человеком, мы с вами сослужили ей плохую службу.

Не отдам я вам Геру на съедение, подумала Зинаида Николаевна, подумала она и о яблочке от яблоньки, и о том, что харатерец у Астаховой-младшей уже сейчас непростой. В средних классах Юля стала вести себя с Зинаидой Николаевной вызывающе дерзко, потом смягчилась, видимо, сообразив, что свой норов учителям до получения аттестата показывать не стоит — она рано настроилась на медаль. И, по всей видимости, подстроилась. Куда против неё Гере, бесхитростному и начисто лишённому бойцовских качеств! В начальной школе, пока мальчики были неудержимо драчливыми, он не только никогда не нападал первым, даже сдачи не давал — не мог ударить человека, за него всегда заступался Валя Горшков.

Герман смотрел на свою ненаглядную Юленьку такими глазами, что за версту можно разобрать: парень влюблён по уши. А для этой избалованной девчонки он, оказывается, был только «новым другом» — очередным увлечением.

Зинаида Николаевна, найдя в себе силы для любезной улыбки, сказала:

— Я вам обещаю, Элеонора Михайловна, что сделаю всё возможное для того, чтобы ваша дочь оставила Германа Мунца в покое.

Такая постановка вопроса несколько озадачила Юлину мать, но кто там кого оставит или не оставит, это уже было делом десятым. Её второй заход привёл к нужному результату: учительница не сумеет молча пережить наезд, поделится со своими товарками, двумя грымзами, днями и ночами копающимися в чужом грязном белье. А грымзы, пресмыкаясь и кланяясь, донесут о содержании сегодняшнего разговора как раз тем, кому нужно.

И вот сейчас, спустя двадцать лет, взрослая Юля Астахова захотела узнать, что заставило педагога, рассуждавшего про недопустимость битья кувалдой по хрупкому первому чувству, взять в руки эту самую кувалду. Нет, не могла Зинаида Николаевна рассказать Юле про давнишний разговор с её матерью. Не распался же её брак с Герой, живут они, говорят, дружно, детей растят. Вероятно, Юлины родители смерились с неизбежностью, приняли зятя — что ж теперь прошлое ворошить? Да и что сам по себе тот разговор объясняет? Все устремления Зинаиды Николаевны двадцать лет назад были направлены к завоеванию должности завуча. Как альпинист, обдираясь в кровь, страдая от кислородного голодания, она карабкалась к своему пику Победы. Все происходящие события Зинаида Николаевна делила на относящиеся и не относящиеся к её цели. Всё из категории «не относящееся» отодвигалось как неважное, а относящееся требовало к себе внимательного отношения: тут попадались и подводные камни, о которые можно было споткнуться, и камни, летящие прямиком в голову. Визит Юлиной матери был из разряда камней, возможно, даже летающих. «Если бы не одержимость в заполучении места завуча, овладевшая мной тогда, — подумала Зинаида Николаевна, не стала бы я сходу и так нахраписто вмешиваться в отношения Юли и Геры. Так что дело не в словах Элеоноры Михайловны, пусть плохих, но всё же только словах, не в Юлином дерзком характере и не в том, что я что-то там предвидела».