В. Строгальщиков - Долг

Когда я Вальке дело объяснил, тот сразу предложил: давай его убьем, когда вернется. Да только знал я, что Караева в полк не вернут. Спрячут где-нибудь в Союзе. И сам Караев знал про это, когда стрелял, сдавал общак и забирал мой чемодан. Каким надо быть человеком, чтобы ухлопать друга, предать всех остальных и не забыть подсуетиться на дорожку насчет вещичек. Чтоб, значит, не пустым домой нагрянуть. Не знаю, смог бы сам при подходящем случае пальнуть в Караева, но если б это сделал кто-нибудь другой – тот же Колесников, к примеру, – я был бы рад, признаюсь честно. Еще мне кажется, что здесь как-то замешан особист Витенька, который, между прочим, уже старший лейтенант. Почему бы для острастки не подстрелить самовольщика? Как все хвосты прижали с той поры! Никто за колючку не бегает, хоть и сидят без денег. Убил бы Караева, блин. А Вовку Иваненко жалко. Так и вижу, как он с ухмылкой до ушей в первом ряду шута разыгрывает. Короче, поняли мы с Валькой, что Караева нам не достать. Будет жить и жизни радоваться, а Вовка в земле гнить. Но вернулся Спивак, все узнал и сообщил: Караев тоже призывался из Херсона. Он даже помнит, на какой улице тот жил, и обязательно его достанет после дембеля. Валька сказал, что специально приедет в Херсон, и они вдвоем его зарежут. Я обещал прибыть к Валерке в гости, так мы давно условились. Но какие гости, если бегать придется с ножом? Вот кнопочку, как в книге, дали б мне нажать – и Караева не станет, так я нажму без колебаний. Потому что ясно вижу, как Иваненко идет через пост, улыбаясь Караеву, и вдруг тот вопит караульные окрики, Иваненко замирает в изумлении, и Караев стреляет в него, потом вверх. Я узнавал: Караев стрелял дважды, как положено – первый предупредительный, второй на поражение. Но почему-то я уверен, что было все наоборот, иначе б Вовка сразу лег пластом, он не дурак и все бы понял. Но свидетелей нет, и не напраслину ли мы городим на Караева? Я как-то после волейбола завел об этом разговор с особистом, чем его ужасно разозлил, и он спросил, не хочу ли я снова под следствие. Я сказал, что не хочу, но как бы между прочим поинтересовался, куда девался из полка мой бывший начальник по штабной работе гвардии майор товарищ Мартов. Особист пожал плечами и сказал, что тот уехал в Союз по плановой замене, и я ему не поверил. Вот если бы он меня послал, тогда поверил бы. В остальном Витенька ведет себя так, словно ничего меж нами не случилось. Меня это устраивает, и бог ему судья.

Утром, пока нашу роту гнобят строевой командиры взводов и сержанты (ротный, по слухам, сидит под домашним арестом), я визирую расписание в штабе батальона, вывешиваю возле канцелярии и иду в штаб полка, доложившись по дороге взводному Лунину, что меня вызывают к майору Фролову. Знаю, проверять не станет, особенно у бывшего дисбатовца Фролова. В штабе все озабочены близкими учениями. Я уверен, что нас повезут в Ордруф, на большой армейский полигон, и будут гонять суток трое, не меньше, но мне интересны детали. Общий план учений спускают из дивизии, в полку его только дорабатывают в мелочах, но информация из полкового штаба в роты не уходит – это вроде бы секрет, фактор учебной внезапности. На самом деле через писарей все знают всё, и штабные офицеры смотрят на эти утечки сквозь пальцы: больше знают в ротах – лучше подготовятся. Настоящий секрет составляют вводные команды, что следуют всегда непосредственно в ходе учений. Командиру дивизии или прикрепленному от него наблюдателю может прийти в голову любая тактическая идея прямо на полигоне, однако основные вводные штаб дивизии готовит заранее.

У полковых же писарей и связистов есть в любом штабе братское осведомительство.

Основная задача учений – полк в наступлении ночью с боевой стрельбой. Сложнее не бывает, но мы уже и наступали ночью, и стреляли. Главный вопрос: просто пойдем общим фронтом при поддержке танков шесть знакомых километров Ордруфского полигона или будут какие-то хитрости. Как выяснилось, хитрости есть: идем без бронетранспортеров, якобы разбомбленных ночной авиацией условного противника. Это значит: все оружие и весь боезапас придется тащить на себе. Дважды будем окапываться – на первом рубеже и на последнем. Преодолеваем две линии обороны, отбиваем контрнаступление. Наш батальон по ходу дела осуществляет еще и фланговый охват, и наша рота – крайняя на фланге. Придется мчаться в темноте быстрее всех. Планируются полный вещевой досмотр и соревнования в трех видах стрелковых упражнений. Но главная придумка вовсе чумовая: вместе с брониками «погибнут» все офицеры, и роты пойдут под командой старшин и сержантов. Слух об этом пока неточный, но я знаю: на учениях все худшее – сбывается.

На месте Мартова в оперативном отделе работает знакомый мне майор из штаба армии. Делаю в уме два заключения: Витенька врал про «замену», иначе бы майор прибыл из Союза. И плохо дело подполковника Генералова – люди из штаба армии приходят в полк, как правило, на рост, а расти майору некуда, только Генералова сдвигать. Будь подольше до дембеля, я перед тем майором засветился бы в писарском деле, но мне уже без разницы, и это хорошо.

Перед караулом на развод приходит ротный – слухи про его арест не подтвердились. Увидел меня в строю, взгляд задержал, но не сказал ничего. В караулке я чувствую себя как дома, все-таки в роте охраны немало прослужил. Одно мне здесь не нравится – гарнизонная губа при караулке. Вроде мы не полк родной, а зэков охраняем, словно бы краснопогонники какие. Краснопогонников нормальные солдаты презирают. Да и сам я еще не забыл, как портянками воду вычерпывал. Я писарскою властью себя в первую смену записал: с пяти до семи вечера, потом с одиннадцати до часу, потом с пяти утра и до семи, потом еще две смены. С трех до пяти утра, в собачью вахту, я ставлю молодых, дембелей берегу – сам же дембель.

Пост у меня не на внешнем периметре, а внутри технического парка. Здесь меньше дует и реже бывают проверки. В светлое время я скучаю на караульной вышке, а в темноте гуляю между боксами, где стоят броники и танки. Всегда можно найти укромное местечко, где присядешь на ящик с пожарным песком, и подремлешь сидя, и покуришь.

Днем в техпарке много всякого народу и разной технической суеты. Грохот железа, шум моторов, перекличка матом и без мата. Но в пять часов парк закрывается, и войти сюда можно только в присутствии разводящего или начальника караула. Разводящим нынче я поставил сержанта Лапина, а начальником – нашего взводного Лунина, потому что подошла их очередь, а в этом деле я как ротный писарь строг и справедлив.

К шести смеркается, бледно вспыхивают фонари внешнего периметра. Для меня это сигнал спускаться с вышки, что я и делаю с огромным удовольствием. Приседаю и машу руками влево-вправо, разгоняю кровь, поддергиваю плечом ремень автомата и медленно шагаю между боксов к противопожарному ящику с песком, где посланный мною салага должен был в сончас запрятать для меня сигареты и спички. Перед караулом нам положен сон после обеда, но старики не спят, им западло, а с ними не спит и вся рота. Шарю в песке – сигареты и спички на месте. Прикуриваю в рукаве шинели, спрятав голову под крышку ящика, затягиваюсь и стараюсь подольше, насколько хватает терпения, дым не выдыхать, иначе его видно даже в темноте, а так он почти полностью уходит в легкие. Наверно, это вредно. Ну и черт с ним.