В. Строгальщиков - Слой 3

Отзвонивши домой, Виктор Александрович в одиночестве – Евсеев уехал забирать из Госдумы людей, чей визит в представительство был запланирован на восемнадцать ноль-ноль – прогулялся по коридорам и комнатам резиденции, рассматривая мебель и мелочи красивого убранства, подходя к окнам и глядя сверху вниз сквозь матовую кисею высоких штор, подобранных тугими волнами, на предвечернюю цветную суету столичной улицы, совсем уже не русской, европейской. В большой гостиной он уселся на диван, в овале света от неяркого торшера, недолго пялился в картину на стене, пытаясь разгадать сюжет и смысл ее аляповатых пятен, и внезапно почудилось, что сейчас из соседней комнаты вот этим длинным коридором к нему выйдет жена и сядет рядом, и приткнется – всегдашняя ее привычка притык; зваться, прислоняться, искать тепла, как будто мерзла вечно, – жена, не только не живавшая никогда в таких хоромах, но и не видевшая, разве что в кино. Он представил себе как хорошо и просторно и вольно жилось бы им всем в той огромной, но удивительно ладной и не давящей своими размерами, умно скроенной и оборудованной квартире, где они с внуком даже в прятки или в дурацкого Бэтмена с его дурацким другом Робином могли бы играть взаправду, а не шныряя по очереди за бестаинственный шкаф в прихожей.

Он знал, что и в Тюмени уже строят и продают подобные квартиры. Купить такую на зарплату он бы не смог никогда, а вот «получить» – это было реально; почти в такой же проживал Чернявский и кое-кто из «городских» и «областных», не говоря уж про нефтяников, торговцев и банкиров. Что следовало предпринять? Слегка поклянчить, постонать, да просто намекнуть в случайном разговоре, а еще проще – снять на время маску брезгливой неприступности, и – сами прибегут, предложат сами, ведь подбегали же не раз на расстояние контакта: тот же Гарик, и тот же спиртовый король Квадратенко, – да мало ли кто подбегал и отскакивал, и бежал к другим дверям, и все равно получал, покупал свое надобное, отхватывал от пирога и сытно ел, не забывая поделиться; так было и будет всегда, и если он выиграет и его выберут мэром, то и эта московская резиденция станет как бы е г о, а ежели он шевельнет нужной бровью, то в Тюмени стремглав образуется уже не как бы, а его по-настоящему, и все будет сделано в рамках закона, и никто не подкопается, никто не плюнет ему в очи, а коль и захочет, то не доплюнет – высоко и далеко. Вот только жена никогда не увидит, не войдет и не сядет, приткнувшись, а сыну пока хватит и той квартиры, что есть. «Так неужели, – подумал он с горечью, – надо было потерять жену, чтобы остаться честным человеком?».

Он встрепенулся от резкой трели телефонного аппарата на расписном стеклянном столике, мерцавшем напротив дивана, и снял трубку.

Мы подъезжаем, – сообщил Евсеев. – Паркуемся у дома через три минуты.

Слесаренко оценил профессиональную евсеевскую предупредительность; в конце концов, прислуживать – это тоже работа, и почему лакей не может быть талантливым? Он прошел в ванную комнату, причесался и поправил галстук, легонько брызнул под пиджак, к подмышкам, чем-то пряным из стоявшего на полочке прохладного баллончика, хмыкнул в зеркало и поиграл бровями. Немного прибаливало в затылке, он отнес эту боль на счет бесконечного кофе и возвратившихся в жизнь сигарет.

Где встретить? Конечно же, не в прихожей, он хозяин, там ему не место. Он решил не возвращаться и в гостиную; погасил в ванной комнате свет и поднялся по трем знакомым ступенькам на «свою» половину. В кабинете он присел за стол, достал из портфеля бумаги и прочел целых две страницы малопонятного и незапоминающегося гарикиного текста, когда раздался четкий сдвоенный стук и голос Евсеева произнес за дверью:

– Виктор Александрович?

Из глубины коридора видна была только часть гостиной, и по мере приближения к разделявшей пространство сводчатой арке ему открывалась панорама представления: сначала развалившийся на диване Луньков, затем присевший на ручку соседнего кресла поджарый мужчина лет от тридцати до сорока – с сухим лицом, тревожаще знакомым, – и далее, в центре ковра, некто солидный с большой головой и острым подбородком, с очечками в черной немодной оправе, темных отглаженных брюках и светлосером пиджаке – именно по этому пиджаку и по очкам его и узнал Виктор Александрович, вспомнив фото в каком-то журнале и нечастые, но приметные явления в телевизоре.

– Добрый вечер! – на правах хозяина первым поздоровался Слесаренко.

– Хорошо живете, – сказал Луньков, раскачался и встал. Поднялся и тот, что сидел на ручке кресла.

– Позвольте вас представить, – Луньков сделал авансовый пасс в сторону ближайшего, поджарого, но тот шагнул вперед и протянул длиннопалую ладонь.

– Мы с Виктор Санычем знакомы, не так ли?

– Конечно, – сказал Слесаренко. – Очень рад. – Но рад он не был, потому что сразу, на вспышке, выхватил из памяти это лицо – среди прочих, сновавших тогда возле дома, где заперся «мститель» Степан; вспомнил черную вязаную шапочку над бровями и черный тоже, но блестящий и короткий автомат в этой самой руке, которую он сейчас задержал в своей чуть дольше, чем следует при обычном приветствии.

– Чудесно, – сказал Луньков. – Тогда прошу любить и жаловать...

Солидный мужчина подождал, пока Виктор Александрович переместится к нему по ковру, и скромно произнес:

– Берестов.

– Присядем, – предложил Луньков.

Было шесть вечера, еще по-летнему дневное было время, но окна гостиной выходили на восток, в тень узкой улицы с высокими домами, и свет торшера был уже не лишним, обрисовывал мягко пространство грядущей беседы.

– Полагаю, деятельность Ивана Алексеевича вам в достаточной степени знакома, – уверенно сказал Луньков, устраивая локти на коленях.

– Знакома, – кивнул Берестову Виктор Александрович. – Я читал вас. И даже видел и слышал – правда, не очно, по телевидению.

– Читали в нашем журнале? – Берестов выставил брови над верхними дугами очков. – Как он к вам попал? Вы наш подписчик?

– Да нет, – извинительно улыбнулся Слесаренко. – Просто попал по случаю.

– Но вы прочли?

– ...Кое-что.

– И что именно? Какие темы? Что запомнилось?

– Мне трудно ответить так сразу. – Виктор Александрович уже испытывал раздражение от этого экзаменаторского напора и поневоле, чтобы не смотреть в глаза Берестову, перевел взгляд на сидевшего рядом Лунькова. Тот невозмутимо копался в сигаретной пачке, словно там, среди прочих, была какая-то особая сигарета, и именно ее он сейчас и выискивал.

– Вы позволите? – раздался за спиной голос Евсеева.

«Нет, не уволю, – еще раз решил Слесаренко. – Что за чутье у человека!» – подумал он, глядя на руки Евсеева, плавно размещавшего по столику квадратные стаканы с напитками. Троим досталось виски с кубиками льда, Берестову – вода без пузырьков; Слесаренко как-то сразу понял: вода, не водка и ни что другое.