В. Строгальщиков - Слой 3

Пара в вечерних костюмах засобиралась идти, их ожидали на какой-то клубной вечеринке; допил-доел свое Леонтьев и словно выключился, израсходовав отведенную на людей и события дозу приятельского интереса. Встрепенулся и француз, а следом Геннадий Аркадьевич, а когда Лонгинов вдруг вырос из глубин и подправил светящиеся в полумраке манжеты рубашки на положенные приличному человеку три четверти дюйма от края пиджачного рукава, стало ясно, что мероприятие заканчивается. В прихожей шумно потолкались, и Геннадий Аркадьевич, улучив момент, с широкой улыбкой шепнул в ухо Лузгину, чтобы не болтал лишнего, «папе» донесут, и как-то сразу Лузгин догадался, кто имелся в виду – его старый приятель Максимов, больше некому, и посмотрел на хозяина квартиры, и тот сказал: «А ты куда собрался?».

Потом Лузгин с Максимовым сидели у буфета и выпивали за воспоминания; девица и дама с очами уносили на кухню посуду, стучали там ею и плескались. Когда же унесли последнее, оставив на крышке буфета одну лишь тарелку с орешками, Максимов чокнулся стаканом и низким голосом промолвил:

– Оставайся.

– С этой, что ли? – прошептал Лузгин. – Сам же говорил...

– Нормально, старичок. Все под контролем. Обещаю: впечатлений будет масса. Ноги, глядь, на абажур закидывает.

– А у тебя в спальне есть абажур?

– В спальне буду я, а ты, старичок, будешь здесь, на кресле, оно раскладное.

– А вдруг не обломится? – нахмурился Лузгин.

– Ты о чем, старичок! Главное, чтобы здоровья хватило. Дать таблетку?

– Пошел ты, Андрюха...

– В душ мы первые, – предупредил Максимов, и как только он это сказал, Лузгин сразу понял, что ни за что и ни с кем не останется здесь и вообще уедет поскорее.

– Барышни, мужская сила не требуется? – громко крикнул Максимов, многозначительно (а точнее – совершенно однозначно) подмаргивая Лузгину. На кухне засмеялись с готовностью, Максимов вытер губы салфеткой и отправился туда, сделав на прощание Лузгину жест напруженной рукой, каким спортсмены празднуют победу: вот так, в промежность всему свету, получите. Лузгин прикурил чужую сигарету и вытянул ее почти наполовину, когда в комнату из коридорной тьмы проникла дама, окинула очами опустевшее пространство и пропела:

– Все ушли. Какое счастье!

– Вас проводить? – спросил Лузгин, вставая.

О, вам не стоит беспокоиться, – взлетела к локонам рука, – я позвоню, и меня отвезут. – Она прошла к окну и села в кресло, где ранее помещался Лонгинов. – Скажите, Владимир, вам было нескушно сегодня? – И это детски пухленькое «уш», губы дудочкой и светское «Владимир» кольнули бесом Лузгина в ребро. Он стал приглядывать уже, куда бы сесть поближе, поудобней, и услышал от окна: – Вот и прекрасно. Будем рады увидеть вас снова.

«Я же ей ничего не ответил», – мелькнуло в голове у Лузгина. Он поклонился с улыбкой приказчика и попятился задом к дверям. В коридоре он наткнулся на Максимова, летевшего с новой бутылкой в руках, и сразу напрочь сказал, что уходит, и Максимов даже не спросил почему, но потребовал глотнуть на посошок и еще заявил, что обязательно проводит Лузгина до метро, и не принял никаких лузгинских возражений.

В темном гулком дворе, где пахло неостывшей пыльной зеленью, Лузгин спросил Максимова, зачем сюда приходил Витька Лонгинов, он же за вечер двух слов не сказал. Максимов ответил: «Напиться; ты разве не заметил, что он уходил вусмерть пьяный? Два раза в месяц он приходит сюда и тихо напивается». – «А почему сюда?» – «А потому, что здесь никогда не лезут к нему с просьбами и разговорами, не провоцируют и не подставляют, да к тому же рассказывают всякие интересные, вещи, и можно хоть бы на вечер расслабиться, снять себя с постоянного кремлевского взвода и не видеть в каждом человеке врага и конкурента. Кстати, как тебе «самбука?» – «Вкусно, да боюсь, что теперь развезет», – ответил Лузгин, и Максимов его успокоил: «Напротив, вскорости почувствуешь толчок – проверенное средство». И действительно, когда Лузгин уже сидел в почти пустом вагоне поезда метро, мчавшего его к центру города, в голове просветлело, и по телу прошла волна какой-то мягкой бодрости: ему стало уютно в этом колыхающемся вагоне, и он бы так ехал и ехал, слушая голос вагоновожатой, объявлявшей короткие станции, и приехал гораздо быстрее, чем ранее в обратном направлении, и даже огорчился по прибытии, когда пришлось вставать и выходить.

На асфальтовой площадке перед зданием метро он закурил и постоял, видимый со всех сторон, но никто к нему не подошел и не стал ничего проверять, даже сигарету никто не стрельнул. Лузгин швырнул окурок под ноги и энергично зашагал в нужном направлении и плюнул походя в закрытое ребристой железякой окошко сигаретного киоска.

После скандала у двери ему выдали ключ с блямбочкой магнитной открывалки, и он легко проник в подъезд, а вот с замком квартиры справиться не смог, что-то там заедало или он неправильно вставлял, но за дверью вдруг загремело, защелкало и открылось, все тот же долговязый услужающий впустил его и жестом показал: отдай ключи. Лузгин отдал без возражений, ведь утром они улетали.

В гостиной Слесаренко и Евсеев смотрели новости по ОРТ, сидя плечом к плечу на огромном диване. Лузгин прошел и сел на краю, утвердив локти на коленях. Слесаренко оглядел его оценивающе, а Евсеев произнес с тревожным недовольством в голосе:

– Не было нигде. Ни по одному каналу.

– Все возможно, – передернул плечами Лузгин. Слишком много новостей. Не повезло нам со временем.

Слесаренко хотел что-то высказать, судя по выражению лица, не слишком лестное для Лузгина, но тут зазвонил телефон, Евсеев быстро снял трубку, сказал: «Да, прибыл, порядок... Нет, нигде нет... Что, утром? Это достоверно? Узнайте, пожалуйста... Спасибо», – и, повернувшись к Лузгину, сообщил, что это был Максимов, спрашивал, как добрался Лузгин, и передал, что сюжет о пресс-конференции пройдет завтра на канале ОРТ в программе «Доброе утро» – неясно, правда, в каком блоке, и по РТР в восьмичасовом выпуске «Вестей»; насчет газет у него пока только факс из «Сегодня», строчек сорок на второй странице, уже заверстано, не снимут, а по «Коммерсанту» ничего определенного.

– Нас кто-то тормозит, – сказал Евсеев.

– Программа «Утро»? – произнес Слесаренко. – Да кто же ее смотрит.

– Еще как смотрят, – уверенно выдал Лузгин. – Особенно чиновники. Это в провинции телевизор утром смотрят бабушки, а здесь – политики. Я сегодня у Максимова виделся с Лонгиновым...

– Вы знакомы? – спросил Евсеев.

– Да лет уже двадцать. Так вот, Витюша говорил...

Слесаренко повернул лицо к Евсееву, тот закивал уважительно, и тогда Лузгина понесло – и от «самбуки», и от евсеевской поддержки, и от надутой слесаренковской морды: дескать, договорено с Витюшей, что упоминание о пресс-конференции попадет в утренний обзор для президента – скромно так, но в положительной тональности. Слесаренковскую морду тут совсем перекосило, а Евсеев сказал: «Это мощно», – чем заставил Лузгина поперхнуться от стыда и самоотвращения.