В. Строгальщиков - Слой 3

– От кого взятка?

– Да от какого-то черного, ты ему толкнул задешево какой-то там заводишко, не помню...

– И много я взял?

– Прилично взял, по слухам.

– Да, по слухам...

– Насчет дела – не слух. Окружная прокуратура возбудила.

– Когда?

– Три... нет, четыре дня назад. Ты что, не знал?

– Я и сейчас не знаю.

– Дела-а, – сказал Чернявский и замолк, с недоверием глядя на Кротова. – А это ведь правда, Сереженька, у меня данные верные, свой человек в областной, вчера мне в бане рассказал.

– Спасибо, – сказал Кротов. – Я учту.

– Да, ты учти, Сереженька, и дело это на самотек не пускай. Такие дела нужно сразу давить, потом не отмажешься. Этот черный-то надежный человек, не колонется? Хотя вол чары прокурорские кого угодно колонут, если такая задача поставлена: сунут в «крытку» с уголовниками – сам на себя напоешь, чтобы выбраться...

– Не гони, – сказал Кротов. – Мы на понт не беремся.

По радио объявили посадку транзитникам. Кротов пожал руку Чернявскому и пошел к турникетам, сопровождаемый гарикиным деловым бормотаньем, и отделался от Гарика только за милицейским кордоном, но тот все кричал ему вслед ободряюще, пока Кротов не затерялся в «накопителе». Местный буфет предлагал только пиво, и Кротов достал фляжку и выпил половину, не стесняясь окружающих. Во лбу потеплело, даже выступил реденький пот, но затылок налился чугунно, и два с лишним часа до Москвы он просидел, закрыв глаза, разрываясь между болью и тревогой. Перед самой посадкой он принял решение, допил оставшееся виски, и ему сразу полегчало – и в душе, и в голове.

Большую часть пути он думал не столько о гарикиных дурных новостях, возмутивших его и встревоживших – ведь должен быть предел для человечьей глупости, но получалось, что предела нет, беспредел получался, в натуре, пальцы веером торчат у «следаков», – сколько о ситуации в целом. В целом же получалось невесело.

Он не просто полагал – он был уверен, что девальвация рубля наступит неизбежно. Еще в марте-апреле, после отставки Черномырдина, он ждал от нового правительства расширения валютного «коридора» процентов так на сорок-пятьдесят. Конечно же, это ударит по импорту, цены взлетят, зато наш экспорт сразу станет прибыльным, проснутся местные производители (увидев новую цену на «Панасонике», народ рванет к «Рубинам» и «Рекордам»), и главное – страна перестанет тратить и без того оскудевший валютный запас на искусственное поддержание курса рубля. Кротов с ужасом читал закрытые центробанковские сводки: два миллиарда долларов в мае, в конце июня – до семисот миллионов долларов в неделю, к началу августа – по двести миллионов в день! Процентные ставки по государственным облигациям перевалили за сто процентов годовых, да ни один нормальный человек не станет брать в долг под такие «накрутки», а Центробанк занимал безоглядно. Из девятнадцати миллиардов долларов, полученных ЦэБэ в девяносто седьмом от зарубежных инвесторов, только два миллиарда пошли на пополнение валютного запаса, остальные были растрачены в сомнительных играх с рублем. В итоге получили валютный кризис, внутренний долговой, кризис с обслуживанием, то есть с уплатой хотя .бы процентов, по внешнему долгу, фондовый кризис, инвестиционный, кризис реального сектора экономики... С чисто технической точки зрения страна давно была банкротом, об этом просто вслух не говорили, а началось-то все при Черномырдине, а нынче грязь спихнут на Кириенко – ведь мальчика для того и поставили, чтоб совершил неизбежное и принял удар на себя. Как в анекдоте: все вокруг в дерьме, и тут выходит Викстепаныч в белом фраке на думскую трибуну, депутаты аплодируют спасителю отечества, тезка Кириенко исчезает в заграничной дали, и вновь никто из ныне здравствующих и болящих, но рулящих, не в ответе за то, что у народа пусто в кошельках и пусто на прилавках.

Девальвировать рубль по весне Кириенко не дали, а в сентябре «деревянный» должен был рухнуть и сам, только с пылью и грохотом и в одночасье с правительством, что и случилось, но раньше – здесь кротовские источники и его собственная интуиция дали непозволительный сбой, и тем не менее Кротов и сегодня был уверен, что действовал правильно и отнюдь не разбазарил, а спас геройски деньги для бюджета, но прокурорская логика могла не принять во внимание старую мудрость о конкретной синице в руках и расчетном журавлике в небе.

Если власти обкакались и не знают, что делать, им надобно найти, кто виноват. Недаром же в столичной прессе стали модны разговоры, что-де Москва чиста перед народом, правительство исправно гонит деньги в регионы, а местное чиновное ворье их тихо прожирает. И мелкий городской начальник Сергей Витальевич Кротов с его обширным бизнесменским прошлым весьма годился по своим параметрам для публичного и скорого битья.

В аэропорту Домодедово, когда сели и подрулили поближе, он не отправился направо, как обычно, к удаленному комфорту «депутатской», а в общей спешащей толпе проследовал через толкучку полутемного зала прибытия, где его хватали за руки остроглазые московские шоферы, и в том же размашистом темпе свернул по выходе налево, к сокрытой за деревьями платформе электричка, где купил билет в короткой очереди и выкурил подряд две сигареты в тенечке за торговой будкой, пока не подали состав и не залязгали с шипеньем двери пыльных вагонов.

Он давно мечтал проехаться вот так, по-ерофеевски, вроде бы «Москва–Петушки», в одиночестве и с банкою портвейна, вкус которого почти уже не помнил, но пить сейчас ему было нельзя, голова должна работать без ошибок, и он глядел расслабленно в окно по ходу поезда, успевая считывать названия остановок, и вспоминал из книги Ерофеева, но там была другая ветка и другие слова на маршруте.

У Павелецкого вокзала он не сразу отыскал расположение метро, спустился вниз и с пересадками выехал к нужной конечной, поднялся наверх и курил, пока не вычислил тихого частника на старых «жигулях» – гаишники таких в упор не видят, на голытьбе не разживешься – и сторговался с ним до Шереметьева за стольник.

– Опаздываем? – спросил шофер, озираясь и выкручивая руль.

– Отнюдь, – сказал Кротов. – Времени море, прокатимся.

– В отпуск или по делам? – Шофер окинул взглядом пассажира.

– Жену встречаю, – ответил Кротов. – Ты смотри, куда едешь, папаша.

Шофер обиделся и замолчал, и далее ехал по струночке, не дергался из ряда в ряд и не сигналил. Кротов присполз на сиденье и устроил поудобнее затылок.

С Лузгиным, конечно, вышло плохо. И дело было даже не в драке – какая драка, мог бы пришибить одним шлепком, – а в том, что друг Вовян не понял главного: не Кротов оттрахал лузгинскую девку, а девка лузгинская легла под Кротова легко и с удовольствием. Здесь был урок, воспоминание о будущем, и надо было Вове открыть глаза и голову прочистить от всяческой сентиментальной мути, что он и сделал, собственно. Он вспомнил разговор потом, за кофе: «Вам перед другом не совестно?» – «Нет, не совестно. Сама расскажешь или мне?..» – «А надо рассказать?» – «А ты как думаешь?..». Выходит, рассказала, молодец, есть у девки характер, оттого втрое жаль Лузгина – совьет веревочкой и узелком завяжет, ведь как вкусна и мягка и упруга, где надо, для девки под тридцать, и совсем уже редкое качество: понимает и тебе дает понять, что партнер сопит и ерзает не только ради собственной услады. Идеальная женщина для посещений, если не ревновать и не серьезничать о жизни. Но ведь не понял Вовка ни черта, напился вусмерть и понес несуразное, пошлое – о каре за грехи, об искуплении несчастьем, об испытании изменой кому, кого? – что за бредятина, ему же не семнадцать! И получилось все наоборот: Лузгин лез обниматься, весь в пьяных слезах, и чуть ли не сказал ему «спасибо», чем добил Кротова окончательно, и он тоже напился и стал городить ахинею, стыдно вспомнить, что нес про себя; так и заснули – Лузгин в кресле, он на диване, а наутро любимый кротовский галстук от Готье оказался весь в соплях и сигаретном пепле. Короче, все вышло неправильно, и лучше бы не случалось совсем, но эпизод на «дальней даче» был приятен, и он бы повторил его с готовностью и удовольствием, и выяснил бы, кстати, прислушалась ли Лялина к его тактичному совету не применять средь рабочего дня тяжелые вечерние духи «Мажи нуар».