Джойс Кэри - Радость и страх. Рассказы

Дамы от Буля в восторге, и графиня приглашает его к чаю. А после обеда он читает - вовсе уж тонким голосом, потому что от шампанского всегда переходит на более высокий регистр, - длинную поэму о сломанном Пьеро и жестокой Коломбине. Читает он очень плохо, замирая на каждой точке, и в наиболее эффектных местах вытягивает шею и как-то причудливо ее извивает. Профессор Гриллер кривит губы в злой улыбочке - его задело, что не он в центре внимания. Дьюпарк, старик, культивирующий новых поэтов, если на них можно наклеить старые ярлыки, и уже определивший Буля как нового Ронсара с небольшой примесью Вийона, слушает с глубокомысленным видом, время от времени поглядывая на свою сигару, чтобы проверить, ровно ли она горит. Графиня, стараясь не шуметь, встает с места и все с той же восторженной улыбкой на лице исчезает за дверью. Она теперь поедет на бал в настоящем высшем обществе. Цель ее достигнута - ей нужно было залучить Буля на чай, чтобы эпатировать своих великосветских друзей.

«Ну вот, - думает Табита, - эта приезжала только ради Буля, потому что он со странностями. До того, что действительно важно, ей и дела нет». И еще пуще негодует на Буля за то, что им интересуются всякие безответственные графини.

Гости расходятся в полночь с громкими изъявлениями благодарности; зевать они начинают только на лестнице. Даже мисс Пуллен заявляет, что Буль - скучнейший собеседник. Не успела дверь закрыться за последним гостем, как Табита в спальне уже срывает с себя нарядное платье резкими, порывистыми движениями, что, как всегда, шокирует Сторджа - он считает, что прекрасные ткани заслуживают лучшего обращения.

Как комнатная собачка, он теперь волен бродить по всей квартире. Он заглядывает в разгромленную гостиную, возвращается в спальню. - Чудесный вечер, еще один твой триумф, дорогая. - Каждый успех он неизменно приписывает Табите.

- Все бы хорошо, если бы не Буль! - восклицает Табита, тряхнув головой, чтобы рассыпались волосы. - Вечно он напивается и говорит, говорит... все такую чушь насчет декаданса. Скука смертная, и никакие мы не декаденты, это в «Панче» сидят декаденты.

Сторджа умиляет ее горячность. Она сидит перед туалетным столиком, и он, взяв в руки длинную прядь ее волос, сжимает ее любовно и бережно, словно боясь сделать ей больно.

- Да, исторический вечер. Ты это понимаешь, Берти? Мисс Пуллен - та ведет дневник таких событий, это мне известно.

Но Табита не мыслит столь широко. Она отнимает у Сторджа свои волосы в наказание за то, что он не в меру любезен с поэтом, и спрашивает: - Ты в самом деле согласен напечатать двенадцать страниц его сонетов?

- Дорогая моя, я только об этом и мечтаю.

- Но это невозможно, у нас нет места. Я ему сегодня сказала, что они не влезут.

- Извини меня, милая, но это неправда.

Табита, обернувшись, смотрит на своего раба с надменным изумлением. Она замечает, что по всему его телу прошла судорога. Лицо его побагровело, челюсть отвисла, во взгляде - страх и вызов.

- Не глупи, Фред. Кому-то мы ведь должны отказывать.

- Нет, Берти, нет, не хочешь же ты сказать, что предпочитаешь Булю этого Мэнклоу. Всякий, кто хоть сколько-нибудь разбирается...

- Значит, у меня плохой вкус?

- Н-нет, просто на этот раз я очень прошу тебя, моя радость...

- Если мой вкус не хуже твоего, так чем ты недоволен?

- Но у тебя вообще нет вкуса. Прости, дорогая, но ты сама подумай, откуда ему быть? Ты же в этом полный профан. Мнения у тебя предвзятые, ты слушаешь этого Мэнклоу...

Табита злится так, словно ее укусила овца. И взрывается: - Мэнклоу стоит десятка твоих несчастных Булей. Он хоть понимает, что мерзость - это мерзость. И не смей сокращать его раздел...

Тут и Стордж не выдерживает. Лицо его наливается кровью, голос напоминает истерическое блеяние. - Это безобразие, я этого не потерплю. Это неслыханно... ты не имеешь права... Извини, но мне надо уходить. Я не могу... и если тебе это кажется смешно...

А Табиту, с презрением взиравшую на это проявление страха и ярости, и в самом деле разбирает смех. Она хочет справиться с этим ребячеством, столь неуместным в момент, когда колеблется ее трон, но это ей не удается. Молодые мускулы еще не полностью подчинены ее воле; уголки пухлых губ подрагивают.

- Нет, я вижу, с тобой говорить бесполезно. - Стордж весь дрожит, глаза его полны слез. - Ты ничего не понимаешь. Нет у тебя ни ума, ни сердца. Извини меня... я болван.

И тут смех одолевает Табиту. Она уже не может противиться этой силе, сметающей все, что осталось от ее манер, ее достоинство, ее самоуважение. Она бросается на кровать, задыхаясь от смеха. - Ой, Фред, если б ты знал, какой у тебя сейчас вид - умора!

- Да, я болван, но извини, мне надо уходить. Прошу прощенья за... - Он как слепой идет к двери.

Табита вскакивает с кровати и бежит за ним, все еще смеясь. - Фред, Зайчик, ну стоит ли так волноваться! И никуда ты не пойдешь. - Это она впервые назвала его Зайчик.

- Нет, это слишком жестоко. Извини меня...

- Ой, милый! - Она хватает его за фалды. - Не дури, идем в постель.

- Нет, я не пойду в постель. Я наотрез отказываюсь... идти в постель. Голос его сорвался. Он стряхивает ее руку и исчезает. Ушел.

Табита в ночной рубашке возвращается в спальню. «Что ж, - думает она посмеиваясь, - если ему угодно вести себя так глупо... Сущий младенец, честное слово. Но кто бы мог подумать, что он так расшумится!» В ее усмешке, словно у няньки, поймавшей ребенка на шалости, удивление, даже удовольствие - вот он, оказывается, какой, с характером. «Подумать только, - вздыхает она, забираясь в постель, - так наскандалить из-за каких-то стихов. Ну да, я сама знаю, что не понимаю Буля, но, право же, это глупо».

На следующий день, немного удивленная тем, что не получила от Сторджа ни письма, ни цветов, ни извинений, она посылает ему записку: «Не забудь про вечер для художников. Доби обещал быть» - и постскриптум: «В поэзии я и правда не разбираюсь, Булю можно дать страницу в конце - или две страницы».

Но от Сторджа по-прежнему ни слуху ни духу, и Мэнклоу, заглянув к Табите узнать, что новенького, серьезно озабочен. - Глупышка вы, Тибби. Вечно перебарщиваете.

- Но вы же просили меня убрать Буля.

- Первая ваша задача - обломать нашего старика.

- Я людей не обламываю... - Тон ее призван показать, что такая вульгарность ей претит.

- В том-то и горе. Мы тут только треплем языком, а рынок тем временем захватывают другие. В этом месяце выходят два новых ежеквартальных обозрения.

- Но что же нам делать, если Буль такой плохой поэт?

- Внушите ему, что вы от Буля в восторге. - И, поймав возмущенный взгляд Табиты, досадливо вздыхает. - А в общем-то, Тибби, почем знать? Он пишет такую мерзость, что по-своему это, может, и хорошо. Я хочу сказать в такое мерзостное время кое-какие мерзостные идеи могут и пригодиться. Так или иначе, все равно все летит к чертям. Ладно, не хотите - не надо, я сам попробую. У меня хотя бы есть чувство ответственности.