Джойс Кэри - Радость и страх. Рассказы

Никуда она не уедет, он ее не отпустит. - Ну конечно, Ринч найдет вам работу, я его заставлю. Вы слышали - он издает-таки мою книгу о декадансе, и с рисунками Доби. На страх всем буржуа. - Победный смешок. - Сам-то он от книги в ужасе, потому и старается, чтобы она вышла в свет. Золотой век либералов - это уже старые новости, мы, видно, опять входим в моду!

Табита с неодобрением глядит на болтливого человечка, который тащит ее к лестнице. Ей кажется, что за короткий срок он изменился к худшему, постарел, кривляется больше прежнего. И не приходит в голову, что изменилась она сама. Она думает: «Он очень любезен, но, право же, у меня нет времени на эту литературную чепуху».

А поднявшись на второй этаж, в огромную двойную гостиную, увешанную полотнами старых мастеров, она еще больше досадует, когда Буль подводит к ней одного за другим каких-то молодых людей и выкрикивает непонятные фамилии: «Миссис Бонсер - мистер Миуу, он хочет упразднить частную собственность. Мистер Сний, он ходит босиком по раскаленным камням». И, смеясь, тянет к ней за руку крупного, застенчиво краснеющего юнца: «Мой друг мистер Тссмоа, он верит в бомбы и обожает вас».

Два последних юноши даже поздравляют Табиту с участием в нашумевшем процессе. Для них это означает, что она бросила вызов закону.

Табита, повнимательнее приглядевшись к гостям, поражается: «Ну и сборище! Где только бедный Ринч откапывает таких чудаков!» Недоверчиво и чуть свысока наблюдает она за хозяином дома: на своей длинной унылой физиономии он все еще хранит выражение благовоспитанного человека, а вокруг него мельтешит разношерстная толпа: фанатики, йоги, последователи Кропоткина, мистики кельтского толка, розенкрейцеры, экспрессионисты, с обязательной примесью богатых покровителей искусств и светских дам, словом, то, что сам он называет Новым Веком.

А этот новый век многим рисуется как нечто явственно отделенное от старого не только магической цифрой 00 в календаре, но и войной, и смертью старой королевы. Он ощущается физически, словно изменился самый воздух. Люди словно вдыхают его, и это - как глоток чистой новизны, как взгляд вперед поверх бескрайних девственных просторов. До следующих 00 не близко - больше девяноста лет.

Все ждут чего-то нового в искусстве, политике, нравах; даже история что ни день обновляется. Предприимчивые молодые люди в поисках новых золотых россыпей уже ухватились за 90-е годы, и в некрологах, посвященных Сторджу и написанных, как водится, с экскурсами в историю, сам он и его кружок предстали как видные фигуры той эпохи. Буль в сорок семь лет - живая реликвия. Так что сейчас, когда он встречает каждого нового гостя криками: «Позвольте вас познакомить с миссис Бонсер, той самой миссис Бонсер, что издавала „Бэнксайд“, близким другом Зайсорджа!», взгляды, обращенные на Табиту, выражают не только любопытство, но и симпатию. Она и оглянуться не успела, как очутилась в центре внимания.

- Добрый вечер, миссис Бонсер. Вы в самом деле были знакомы с Бердслеем?

- Нет, я всего один раз его видела. - Тон ее означает, что Бердслея она ценит не так уж высоко.

- Миссис Бонсер, прошу прощения... - К ней подлетел какой-то восторженный юнец. - Я так мечтал с вами познакомиться. Видите ли, я пишу диссертацию об эстетском движении.

- Но разве можно назвать это движением? - Табита смотрит на юного энтузиаста с удивлением и грустью. - Разве это так важно?

- Это необычайно важно. Это была одна из наших великих революций, она разрушила Бастилию викторианства. - И, вдохновленный идеей этого разрушения, он рисует вереницу героев, вступавших в бой с тиранией: Моррис, бичующий стяжателей, Патер и Саймондс, подрывающие мораль филистеров, Стордж и Буль, освобождающие плененные души из темных узилищ.

- Но мистер Стордж принадлежал к англиканской церкви, - говорит Табита. - И он очень восхищался старой королевой.

- Ах, это в высшей степени интересно.

Однако Табита, притворившись, что увидела знакомого, уже направилась к двери. Ей больше невмоготу вести эти ерундовые разговоры. Она еще во власти того безотчетного ужаса, который вселили в нее улыбочки Мэнклоу. От них осталось чувство неуверенности и страха, точно все ее представления о жизни оказались обманом, точно она видела сны и вот пробудилась.

Дойдя наконец до двери, она вдруг чувствует, что ее взяли за локоть, слышит пронзительный голос: «Миссис Бонсер, миссис Бонсер!» - и оборачивается резко, почти грубо.

Перед ней стоит румяный человечек лет шестидесяти с лишком, на нем брюки в полоску и короткий черный пиджак, широкий, точно с чужого плеча.

- Вот это повезло так повезло! - Он хватает обе руки Табиты костлявыми лапками и долго трясет. - Поймал-таки вас, на самом кончике. Решили сбежать? Я тоже. Ну и кунсткамера! Вечера у Ринча настоящий бедлам, иначе не назовешь. С тех пор как пришло к власти новое правительство, он себе друзей в желтых домах набирает. Едем вместе.

- Простите, но...

- Нет, вы меня не помните. Это неважно. Разве всех упомнишь? И письма моего не прочли. Голлан, Джеймс Голлан.

Табита припоминает, что так звали богатого заводчика, которого Стордж пытался привлечь к финансированию «Бэнксайда». И, радуясь, что имеет дело не с писателем и не с эстетом, она отвечает уже более любезно:

- Да, конечно, вы мне писали относительно каких-то рисунков... наверно, Доби.

- Доби, Доби? Нет, вы хотели познакомить меня с каким-то сочинителем. Но скажу вам по чести, миссис Бонсер, эти певчие птички Фреда Сторджа меня не пленили. Я решил лучше заняться розами. Приезжайте посмотреть мои розы. Есть редкие экземпляры. Черная роза. Первая в мире.

- Я бы с удовольствием, но сейчас мне...

- Бросьте, к чему откладывать. Колымага моя у подъезда.

Тут рядом с ним возникает миниатюрная молодая женщина, очень бледная, с высоким лбом, уже прочерченным беспокойными морщинками. Протягивая Табите руку, горячую и почти такую же сухую, как у отца, она представляется: Миссис Стоун. - И продолжает торопливо и нервно:

- Прошу вас, не отказывайтесь. Папа обожает показывать свою новую розу. Не правда ли, розы - такое милое увлечение?

Голлан фыркает. - Они все придумывают мне занятие на то время, когда я уйду на покой. Как будто я сам себя не сумею занять. - И опять сжимает ее локоть. - На десять минут, ну на пять... Ага, уговорил.

С неожиданной силой он направляет ее к дверям. Такое обращение ей не по вкусу, но она и ахнуть не успела, как уже сидит в колымаге, которая оказалась огромным новым «деймлером».

- На покой, на покой, - ворчит Голлан. - Не надо мне на покой.

- Но, папа! - восклицает миссис Стоун. - Ты же знаешь, что говорят доктора.

- Доктора, доктора, они что угодно скажут. Тебе одно, мне другое.