Джойс Кэри - Радость и страх. Рассказы

Но Бонсер вполне собой доволен. Табиту он приветствует небрежно, чуть что не свысока: - Привет, Пупс! Выглядишь прелестно. До сих пор любой женщине дашь сто очков вперед. Эх черт, как будто это только вчера было, как ты глянула на меня - и все, заарканила. А ведь стоило того, разве нет? Хорошо мы с тобой пожили? Что будешь пить? Пошли, такой случай надо отметить. - И, подхватив ее под руку, тащит в какой-то бар. Табита заявляет, что пить не будет и покупать кафе не собирается. И уезжает ранним поездом в Эрсли. Но ей стало еще веселее, и через неделю она снова встречается с Бонсером. Встречи повторяются из недели в неделю, и каждый раз у него какой-нибудь новый план. Будь у него тысяча фунтов, он открыл бы сразу несколько ночных клубов и загребал бы пять тысяч в год. Эту тысячу могла бы вложить в дело Табита. - Пойми, это же собственность, риска ни малейшего.

- Но, Дик, я не то что тысячу, я и пятьдесят не могу снять со счета без ведома моего поверенного.

- Так они под опекой?

- Кажется, нет. Это военный заем.

Бонсер качает головой - этакое невежество в финансовых делах! - и спрашивает, какой она получает доход. А узнав, восклицает: - Значит, у тебя не меньше семи тысяч - вернее, даже восемь - маринуются в военном займе! Да это же преступление...

И когда Табита отказывается перепоручить управление своими деньгами ему, он разыгрывает оскорбленные чувства. - Не доверяешь ты мне, Тибби, вот в чем горе. Из-за этого у нас и тогда все разладилось, когда ты ушла и оставила меня на мели. Тебе на меня плевать, так оно и всегда было.

- Вовсе нет, Дик.

- Да, да, я-то знаю. Предложи я тебе сейчас пожениться, ты бы что сказала? Ага, вот видишь, уже смеешься надо мной.

- Ну что ты. Дик. - Но она не может сдержать улыбки.

Бонсер вскакивает с места. - Сам виноват, - произносит он с горечью. Старый дурак. Но больше ты меня не поймаешь. - Он уходит и в самом деле больше не просит свиданий.

«И очень хорошо, - говорит себе Табита. - Я слишком часто с ним виделась. Поощряла его домогательства».

Но теперь ее жизнь в Эрсли стала такой никчемной и пресной, что она не знает, куда себя девать. Даже мрачные размышления не помогают. Благородная поза отчаяния, молчаливого протеста - ничего этого не осталось, так что и одиночество потеряло всякий смысл, стало мучительной пустотой. Три недели она почти не спит, то и дело плачет и наконец, совсем измучившись, пишет Бонсеру и предлагает, с рядом оговорок, попить вместе чаю. «Я смогу вырваться лишь ненадолго и надеюсь, что ты больше не будешь болтать глупости».

Бонсер тут же предлагает съездить на воскресенье в Брайтон, где «что-то продается». Они встречаются, и Табита поднимает его затею на смех. Бонсер бушует. - Так какого черта ты приезжала? - и Табита, прежде чем уехать домой, связала себя обещанием провести с ним конец недели, правда, не в Брайтоне, а в Сэнкоме. «Там меня знает хозяйка одной гостиницы, скажу, что поехала к ней».

- Ну, если ты боишься сплетен...

Табита боится Бонсера. Но конечно, Джону и Кит стало известно, что Бонсер побывал в Сэнкоме. Две бывшие знакомые Табиты, из тех, кому до всего есть дело, сочли своим долгом написать Джону. Он забегает к матери по дороге с лекции на заседание. - Мама, неужели это правда, что ты виделась с этим мерзавцем?

- А я думала, он тебе нравится. Когда-то он тебе даже очень нравился.

- Дорогая мама, речь не о том, что я думал десять лет назад, а о том, что может случиться с тобой сейчас. - Молодой человек взбешен безрассудством матери - только этой заботы ему не хватало.

- Тебе не кажется, Джон, что в моем возрасте я способна сама о себе позаботиться?

- Казалось до последнего времени, но сейчас это для меня еще вопрос.

Табита в сердцах отвечает, что вопрос этот, во всяком случае, решать ей. И не идет к Джону на следующее чаепитие.

- Сама знает, что ведет себя глупо, - говорит Кит. - Вот и напросилась на ссору, чтобы был повод нас избегать.

- Да брось, мама никогда не была такая. Выдумываешь всякие тонкости.

А Табита и правда готова порвать с Джоном и Кит, если они вздумают отваживать от нее Бонсера. Особенно ей страшно, как бы они не узнали, что Бонсер несколько раз делал ей предложение. «Замуж я за него, конечно, не пойду, - рассуждает она, - но не допущу, чтобы его, беднягу, подвергли оскорблениям».

Однако эти предложения и сами по себе ее беспокоят, потому что после каждого отказа Бонсер негодует все сильнее и пропадает все дольше. Наконец он не появляется целый месяц и этим вынуждает Табиту поехать к нему в Ист-Энд и объяснить, что она не хотела его обидеть.

Он снова делает предложение, и она соглашается. И едет домой как пьяная, испытывая одновременно отчаяние самоубийцы и ироническую жалость к самой себе. «Зачем я это сделала?» А в назначенный день выходит из обшарпанного бюро регистрации браков на Билбери-стрит, растерянно улыбаясь. «Как это произошло? Или я действительно лишилась рассудка?»

Но ее переполняет огромная тайная радость. Радует именно безрассудство этого шага, и в Пайнмуте, где решено провести медовый месяц, она входит в гостиницу, волнуясь, как юная новобрачная. Ибо радость ее - нежданный подарок судьбы, как помилование после смертного приговора.

- Смешно, - говорит она, оставшись с ним вдвоем в просторном номере.

- Что смешно?

- Молодожены.

- Ничего смешного не вижу. Если ты воображаешь, что я старик, так очень ошибаешься. - Он смотрится в зеркало, проводит ладонью по плеши, просвечивающей сквозь густые волосы, и, вполне довольный, привлекает к себе Табиту и похлопывает ее по руке. - Мы с тобой еще всех молодых за пояс заткнем. А почему, Пупс? Потому что у нас есть стиль, есть традиции.

Это должно означать, что он умеет тратить деньги. Во взятом напрокат автомобиле он возит Табиту завтракать в самые живописные окрестности, покупает ей шоколад и чулки, водит на танцы и приговаривает: - Расходы? Подумаешь. Я три раза наживал состояние, наживу для тебя и в четвертый раз.

- Но, Дик, надо быть осмотрительным. Ведь у нас очень мало денег.

Почему-то эти слова повергают Бонсера в уныние. - Опять ты все портишь, - говорит он с мрачным отвращением. - Небось опять потащишь меня обедать по дешевке в нашей паршивой дыре.

Табита, поняв намек, предлагает пообедать в Гранд-отеле, где Бонсер с ходу заказывает шампанского. А позже, в их номере, он сажает ее на колени и подкидывает: - «По гладенькой дорожке...» А ты. Пупс, до сих пор прелесть. Маленькая да удаленькая. Чистый бесенок.

Видя, что он снова в духе, она ликует: - Ты на меня больше не сердишься?

- Я на тебя всегда сержусь, скупердяйка несчастная, - отвечает он, и у нее снова падает сердце - ведь она отлично знает, что ее новое, негаданное счастье целиком зависит от его настроений. Когда он сердится, она увядает от одного его взгляда, когда развеселится - сердце танцует от его улыбки.