Джойс Кэри - Радость и страх. Рассказы

После первой недели медового месяца она как-то просыпается раньше обычного от оглушительного свиного храпа и, глядя на широкое красное лицо на подушке, блестящее, как яблоко в витрине, думает: «А все-таки я счастлива. В пятьдесят четыре года счастлива до ужаса. Конечно, Дик болван и пшют и абсолютно ненадежен - одному богу известно, что теперь со мной будет. Но это, безусловно, счастье. Да, очевидно, я люблю его. Я всегда любила его безумно - как последняя дура».

И, осознав свою любовь, она так нежно целует его, едва он проснулся, что он удивленно открывает один желтый, заплывший глаз и кряхтит: - Что еще новенького выдумала?

- Ничего. Просто я тебя люблю.

Он открывает второй глаз: - Ох, и хитрюга ты, Пупси. Всегда своего добьешься.

- Ну как, проспался?

- А это, знаешь ли, грубо. Грубость в женщине я не одобряю.

С утра он обычно раздражителен и угрюм, оживляется только часов в одиннадцать, после первого стакана спиртного. А тогда, начинает разглагольствовать, бахвалиться.

- Вон, гляди. Пупс. - И указывает подбородком на большое заброшенное здание посреди заросшего бурьяном участка.

- Похоже на развалины какой-то гостиницы.

- Это золотая жила. Пупс. А гляди, сколько в саду стекла - пол-акра, не меньше. Всю жизнь мечтал иметь сад с оранжереями.

- Дик, ты еще скажешь, что тебе нужен отель?

- Как раз отель нам и нужен. Я уже не первый день приглядываюсь к этому участку.

- Но мы по этой дороге еще не ездили.

Это было опрометчивое замечание. Бонсер устремляет на нее негодующий взгляд. - Ты хочешь сказать, что я лгу?

- О нет, Дик, но право же... Смотри, штукатурка вся обсыпалась, и крапива...

- «Штукатурка, крапива!» Нет, вы ее послушайте! Ты что, никогда не видела косы, не слышала, что есть штукатуры?

- Но, Дик...

- Надо навести справки.

Он тут же едет к агентам и возвращается торжествуя. Табита встречает его снисходительной улыбкой.

- Ты чему радуешься? - вопрошает он и, не дав ей ответить, восклицает: - Восемь тысяч и две тысячи по закладной. Ручаюсь, уступят за шесть, в два срока. Им только бы продать, я так и знал.

- Но, Дик...

- А хочешь знать почему? - Он выпрямляется во весь рост, улыбаясь хитро и многозначительно, и вдруг подается вперед. - Потому что не на море. Потому что место - на скверном шумном шоссе - в двух милях от мола.

- Вот и я думала...

- Конечно, думала. А я тебе говорю - то-то и хорошо, что на шоссе. А почему?

- Почему? - послушно откликается Табита.

- Потому что по шоссе ходят машины. Машины, Пупс, они ходят по шоссе и останавливаются где вздумается. И с каждым днем их все больше.

- Но, Дик, как мы можем содержать отель, мы же ничего в этом не понимаем.

- Содержать отель каждый может. Нанять управляющего - и все. Слушай-ка, Пупс, ты когда можешь добыть три тысячи?

- Но, Дик, не можем же мы...

- Ах, не можем? Очень хорошо. Ставим точку.

Он дуется два дня, после чего Табита уступает. Она убеждает себя: «К чему деньги, если мы оба мучимся?»

Последняя надежда - может быть, агенты по продаже отеля «Бельвю» не примут условий Бонсера. Но они рады сбыть его с рук на любых условиях, и Табита вынуждена, дать распоряжение своему поверенному - продать на пять тысяч облигаций военного займа. Она просит его также хранить эту операцию в тайне, потому что смертельно боится сыновнего гнева. А Джон имеет все основания разгневаться, ведь если она все потеряет, то может оказаться на его иждивении.

А потом ее захлестывает столько дед и тревог, что оглядываться назад уже некогда. Выясняется, что, по мнению Бонсера, содержать отель - значит приглашать к обеду членов местного самоуправления, и, когда Табита ужасается, как летят деньги, он возражает: - Ничего ты не смыслишь в деньгах, старушка. Нужные знакомства - это великая вещь.

- Но разве обязательно поить их шампанским?

- В конечном счете это окупится.

- Ну, а зачем пить, когда нет гостей?

- А это тоже экономия, способствует бодрости духа. Хороши бы мы были, если б я в такое время свалился. Кто тогда стал бы думать?

Он приглашает управляющего, некоего Джузеппе Тэри, бывшего владельца ночного клуба, и поручает ему подобрать первоклассный персонал и закупить лучших вин. Нанимает старшего садовника и велит ему сделать из сада конфетку, чтобы люди останавливались полюбоваться. Заказывает мебель, ковры и картины - по большей части классические обнаженные фигуры. Академическая живопись, не придерешься. А кому не приятно поглядеть на голеньких, если это дозволено?

Развесить картины, расставить мебель - эти обязанности ложатся на Табиту. Никогда еще ее не заставляли столько работать. Когда к ней однажды приехал Джон, она могла уделить ему лишь половину внимания, вторая все время отвлекалась на Джузеппе и рабочих, ведь, стоит ей отвернуться, непременно что-нибудь напутают. И Джон с порога кричит: - Ой, мама, подождала бы хоть месяц, пока у меня экзамены кончатся!

- Ты за меня не беспокойся, Джон.

- Как же не беспокоиться. Я слышал, ты продала военный заем. А на что ты собираешься жить дальше?

- Но те деньги уже опять помещены, в этот отель. Очень надежно помещены.

- И ты в это веришь?

В глубине души Табита в это не верит, а лгать умеет плохо; она отвечает: - Перспективы как будто хорошие, - и густо краснеет.

И тогда мать и сын обмениваются долгим взглядом, которым в чем-то признаются друг другу. Джон говорит: - Все-таки это было безумно вернуться к такому человеку! - Но говорит неуверенно, тоскливо. Он чувствует, что жизнь куда сложнее, чем ему представлялось, что в самых обычных судьбах есть место для глубоких, трагичных переживаний. Он смутно догадывается, что в Эрсли Табита была очень несчастна, что одиночество для немолодой женщины может обернуться острейшей мукой. И вина и сочувствие внезапно поворачиваются к нему тысячью новых граней. А Табита говорит: Ты не считай себя ответственным за меня, милый. Если я потеряю мои деньги, так не буду просить у тебя поддержки. Это было бы просто грешно.

- Но как же иначе, мама? Я бы не мог допустить, чтобы ты нуждалась.

- Нехорошо так говорить, Джон, несправедливо. Ты оказываешь на меня давление.

- Справедливость тут ни при чем. Господи, мама, как ты не понимаешь? Справедливость - категория рассудочная, в семейной жизни ей нет места. Последняя фраза, шире по смыслу, чем того требует данный случай, - явно итог каких-то невеселых раздумий.

- Как дела у Кит? - спрашивает Табита, и опять они обмениваются вопрошающим взглядом.

Но тут к ним подходит Джузеппе спросить, что делать с новыми маркизами, на какой высоте их крепить.

- Я же дала вам все размеры, Тэри... а впрочем, не надо, я лучше сама им скажу. - Она куда-то бежит, а когда возвращается, разгоряченная долгими и сложными объяснениями, Джон уже смотрит на часы. - Надо бежать. Влетит мне, если пропущу этот поезд.