Джойс Кэри - Радость и страх. Рассказы

А Кит отказывается понять, что ее муж умирает; и даже когда он уже умер, продолжает твердить, что он в коме и его еще можно оживить. А потом набрасывается с упреками на врача: - Вы, наверно, не понимаете, что это был не рядовой пациент. Мой муж был видным ученым, а вы не сумели его спасти.

Она бушует весь день, пока Табита наводит справки, договаривается о похоронах. Потом заявляет, что похоронить Джона нужно на местном кладбище, где уже есть могилы альпинистов, погибших в горах. «Джон был бы доволен. Он любил горы».

Табита молчит - не из сочувствия к Кит, из уважения к вдове.

- Кое-кто думает, что это я его сюда притащила, - холодно замечает Кит. - Но это не так. Он любил горы, говорил, что это хороший отдых от книг, что здесь у него рождаются идеи...

- Идей у Джона всегда хватало, а вот здоровья настоящего не было.

- Вы хотите сказать, что я его убила?

- Нет, конечно. Но последние годы у него был такой усталый вид. Все-таки Эрсли - это не то, что ему было нужно.

- Но вы же знаете, как ему там нравилось. Там столько всего происходит, такая интересная общественная жизнь.

- Жаль, что он так мало виделся со своими друзьями. Политика-то его никогда особенно не интересовала.

- Вы еще будете утверждать, что я отваживала его друзей?

Табита молчит - что тут скажешь. Хоть этого-то могла бы не отрицать. А Кит не унимается: - Он вообще был страшный нелюдим. Даже дома, когда у нас собирались гости, приходилось его упрашивать, чтобы вышел посидеть с нами. Я всегда чувствовала, что если бы он перешел работать в Оксфорд или в Кембридж, то совсем оторвался бы от жизни.

Табите ясно, что Кит уже занята созданием своего автопортрета разумная, честная жена, обремененная чудаком-ученым, чьи таланты, какие ни на есть, пропали бы втуне без ее руководства, и лживость этой формулы, пусть и бессознательная, бесит ее. Все в ней кипит. Ей хочется крикнуть: «Ханжа несчастная! Ты никогда не ценила его, не понимала, какое тебе досталось сокровище!» Но заставить Кит поверить в истину, столь убийственную для чувствительной совести, - безнадежное дело, и Табита, смирив себя, продолжает молчать. Однако этого молчания достаточно, чтобы Кит побледнела от злости, а сама она покраснела в ответ. Они расходятся внезапно, словно их отбросило друг от друга электрическим током.

На похороны приехали не только Бонсер и Нэнси и депутации от студентов, от местных альпинистов и от колледжа, но еще собралась огромная толпа, привлеченная сообщением о несчастном случае в горах.

Много экскурсантов прибыло автобусами из окрестных городков и местечек, по большей части люди того сорта, которые начинают скучать и даже впадают в тоску, если не предлагать им беспрерывно каких-нибудь развлечений осмотр развалин, сеанс в кино. Для этих похороны - просто подарок. Они толкутся среди могил маленького кладбища, в одном месте развалили каменную ограду, топчут траву и цветы и все время, пока длится заупокойная служба, громко разговаривают. Слышатся возгласы:

«Давай ко мне сюда, Джимми!»

«От меня ничего не видно».

«А теперь что он делает?»

«Кто хоть он был?»

«А я почем знаю».

Один огромный автобус с табличкой «Экскурсионный» остановился на дороге в каких-нибудь пятнадцати шагах от могилы, чтобы пассажиры могли не выходя полюбоваться зрелищем. Урчание невыключенного мотора вынуждает старенького священника напрягать голос. Но это урчание больше вяжется со словами обряда, чем разноголосый шум толпы. В нем слышится что-то строгое, торжественное. Оно будто твердит: «Торопитесь, торопитесь, время не ждет».

Кит с красными опухшими глазами стоит у изголовья могилы. Зубы ее стиснуты, держится прямо - она явно решила, что похороны не выжмут у нее больше ни одной слезы. Нэнси угрюмо смотрит в землю, точно дуется на кого-то за это новое вторжение в область ее эмоций, и жмется к Бонсеру, образуя с ним вместе группу, вызывающую всеобщее сочувствие. Особенно Бонсер: стоя у могилы с цилиндром в одной руке, он опустил другую руку на плечо девочки и, поглаживая ее с выражением нежности, которое сделало бы честь любому актеру, умиляет всех экскурсантов, каким удалось пробиться в первые ряды.

«Видала джентльмена с малышкой? Не иначе дедушка. Вон как убивается».

Табита стоит по другую сторону от Бонсера, устремив взгляд в могилу. В душе ее отчаяние и гнев. Время от времени она поднимает голову и сердито озирает автобус, и пассажиры, видя это, посмеиваются, а то и ворчат:

«Уж и посмотреть нельзя. Что тут такого!»

И решают, что она гордячка, барыня, гнушается простыми людьми.

Гнев Табиты возбуждает не только толпа, не только Кит и этот автобус, но и нечто куда более громадное и неопределенное - некая извечная несправедливость, в силу которой умные, добрые, кроткие - только потому, что они хорошие люди, - всегда оказываются в подчинении у злобных, хитрых или просто глупых. Она чувствует, что так не должно быть, и чувство это невыносимо.

Немножко утешает ее только горе Нэнси. «Значит, она все-таки понимает, какой у нее был отец, хоть и не может, конечно, понять, что в Эрсли он зря себя растратил». И она просит, чтобы после похорон девочку отпустили к ней погостить.

Но Кит расценила горе Нэнси как болезненное и недетское. Последнее время все настроения Нэнси ей не нравятся, она говорит себе, что у девочки начался трудный возраст. На приглашение Табиты она отвечает отказом и увозит дочь сначала в Челтнем, а затем в Лондон. Квартира в Эрсли на замке - Кит и сама переехала в Лондон, где Родуэл, как выяснилось, будет баллотироваться от одного из избирательных округов на предстоящих выборах в парламент.

Зимой Нэнси отдают в пансион далеко на севере, и, когда Табита просит, чтобы ей разрешили хотя бы часть каникул провести у деда с бабкой, ей сообщают письмом: «...едва ли „Масоны“ подходящее место для Нэн. Она уже и так склонна воспринимать жизнь как сплошную смену удовольствий. И Вы, надеюсь, не обидитесь, если я скажу, что ее дедушка не тот человек, который мог бы помочь ей отказаться от такой точки зрения».

А письма Табиты к внучке остаются без ответа.

Табита, опять потеряв покой, стала теперь чаще появляться в гостинице. Ресторан и бар она оставила в ведении расторопной Гледис, сама же приглядывает за уборкой и за персоналом. Ей ничего не стоит уволить поденщицу за плохо вымытый пол или горничную за то, что не стерта пыль с верха гардероба.

И постепенно, подобно могущественной империи со своими идеалами порядка, поведения и правосудия в варварской стране, она расширяет сферу своей деятельности. Гости вздрагивают, когда среди них вдруг возникает маленькая, очень худая женщина с седыми волосами, зачесанными наверх по моде начала века, и морщинистым, курносым, свирепо озабоченным личиком. Она быстрым шагом обходит помещение и вдруг обрушивается на какую-то парочку: - В малой гостиной танцевать не разрешается.