Яков Капустин - Веревочка. Лагерные хроники

Но всем своим видом мы оба выказывали своё мнение по этому вопросу.

Тимоха был одним из самых уважаемых людей на «ветке», как называли ответвление железной дороги, вокруг которой были зоны лесного управления. С моим мнением, обычно, тоже считались, хотя я всегда старался обходить такие «качалова», если меня это не касалось. Не мне студенту лезть со своим мнением.

Но когда до нас в очередной раз донеслось, что «Москва-сука „порубал хороших парней“», Тимоха приподнялся на локте и спросил:

– А где вы все были, когда эти хорошие парни творили беспредел и мужиков избивали для удовольствия? Не боитесь, что с вас спросят за хорошего пацана Москву.

– Да какой он хороший, ты глянь на него. Гнида гундосая!

– Если мы начнём всех судить по внешности, то нас самих всех пора передушить.

– А ты, Марк, чего молчишь? Твоих корешей порубали…

– Я за Тимошу, если меня спрашивают. А кореша мои сами Москву вынудили.

Прошло около двадцати лет.

Мы с женой стояли в очереди на такси у вокзала, когда немолодой водитель взял наши чемоданы и положил в багажник.

Впереди нас стояло ещё несколько пассажиров, но я подумал, что водитель решил подкалымить, а потому высмотрел нас.

Мы ехали по Москве, обсуждая с женой предстоящие встречи, когда оглянувшись, водитель произнёс:

– Ну, здравствуй, Марк Михайлович. Не узнал? Да это же я, Гусьмёрка.

– Митя, ты? Живой и здоровый.

– Живой, и уже почти десять лет в Москве. Вот таксую помаленьку, женат, сын растёт.

Он помолчал.

– А знаешь, как зовут сына? Тимофеем. Я же знаю, что это вы вдвоём меня тогда спасли. Я часто о вас вспоминаю. Хотя Тимоха помер ещё тогда, на больничке. Земля ему пухом. Настоящий мужик.

Машина подъехала к дому, и мы распрощались.

Жена долго смотрела вслед удаляющемуся такси.

Даже не верится, что я сидел ещё в те благословенные и добрые времена, когда зэков не заставляли носить на голове отвратительное подобие немецкой солдатской пилотки.

Я застал время, когда в лагере выдавали полувоенную кепку вроде той, что до войны носили ответственные работники, мелкие служащие и одесские биндюжники.

Особым шиком считалось заказать местному портному такую кепку из милюстина, блестящего хлопчатобумажного материала, костюмы из которого носили приблатнённые лагерные урки.

Вася Карпенко был таким портным, который умел и качественно штаны рабочие залатать, и брюки выходные пошить, и кепку такую смастерить, что сам Сергей Миронович Киров позавидовал бы, царство ему небесное.

Нужно быть или хорошим мастером, или очень дружить с начальством, чтобы в лагере пристроиться на такое непыльное и тёплое местечко, каким является место портного.

Вася был портным ещё со свободы. Вечерами у него вечно собирался народ. Одни приходили по делу. Другие просто посидеть, чайку попить, а то и просто побыть в Васиной компании, потому что человеком он был душевным и приветливым.

Удивляло только то, что кличка у него была «Каин». Это абсолютно не подходило к его спокойному и рассудительному нраву. Поэтому так его называли только за глаза. Казалось, что такой человек, каким был Вася, не способен и мухи обидеть, а не то, чтобы человека убить. И, тем не менее, Вася сидел за убийство родного брата.

Жулики, конечно, привыкли ко всякому. Удивляло другое. За умышленное убийство, при отягчающих обстоятельствах, он схлопотал всего шесть лет строгого, что очень не вязалось с привычной гуманностью советского правосудия. Статья предусматривала от восьми до пятнадцати или смертную казнь. А, чтобы советский суд дал ниже низшего предела, надо быть Героем Советского союза или, на худой конец, сыном первого секретаря обкома.

Но, кроме лёгкого удивления, эта информация у зэков никаких эмоций не вызывала, потому что советские зэки привыкли ко всяким жизненным причудам.

Я тоже никогда ни о чём Васю не расспрашивал. Но однажды мы вместе оказались на больничке. А поскольку делать там особо нечего, то мы шатались без дела, когда заканчивались осмотры и процедуры.

И вот однажды Вася сам рассказал мне, как он стал братоубийцей.

…Женился его старший брат Иван.

Всё было закуплено и приготовлено к застолью. Пригласили массу родственников и знакомых. Во время напутственной речи заведующей загсом, их матери стало плохо, и Вася с отцом повезли её в больницу, где она умерла ещё до прихода врачей.

Вася рассказал по телефону брату о свалившемся на них горе, а сам задержался в больнице из-за всяких сопутствующих такому несчастью дел и формальностей.

Домой они приехали под вечер и уже метров за сто от дома услышали пьяные застольные песни.

А встретившая их у калитки кума Галя сказала, что родственники, посоветовавшись, решили застолье не отменять, чтобы потраченные деньги не пропали даром.

Когда Вася с отцом вошли в дом, то увидели пьяную танцующую и поющую компанию, которая обрадовалась их приходу, как будто они явились из водочного магазина. Ни о какой матери никто и не вспомнил, потому что уже мало кто чего соображал.

Отец попытался поговорить с Иваном и родственниками невесты, но все начали наперебой орать, что матери уже всё равно не поможешь, а добру грех пропадать. И выбросить столько продуктов на помойку было бы не по-человечески.

– Это же какие деньжища прахом пойдут! – бесконечно повторял новоиспечённый тесть.

Кончилось тем, что Васю с отцом чуть не поколотили за то, что они отказывались пить. Отец еле вырвался и ушёл испуганный и обиженный, куда глаза глядят.

А Вася пошёл в баню, и вытащил из под пола, найденную когда-то в лесу, немецкую гранату с длинной деревянной ручкой. Потом он подошёл к дому и кинул её в открытое окно, откуда веселье лилось рекой.

Громыхнуло на вес посёлок.

Вася пошёл в отделение милиции и сам сдался властям. В результате взрыва оказалось девять раненых и один погибший. Этим погибшим оказался жених, Васин родной брат Иван.

На суде Вася отказался от защиты, потому что признавал свою вину полностью. Женщина-прокурор метала гром и молнии, обличая Васю в жестокости и бесчеловечности. А под конец, неожиданно для всех, заявила, что, в такой ситуации, она и сама бы бросила в этих сволочей гранату и запросила для Васи пять лет общего режима.

Весь зал замер от удивления.

Судьи посовещались и приговорили Васю к шести годам строгого режима.

Апелляцию Вася не подавал. С тем и уехал на зону.

– И гореть мне теперь в аду – завершил свой печальный рассказ Вася.

А я не знал, что ему сказать…

…Прости их, Господи!