Рада Полищук - Жизнь без конца и начала

— Я за мой сын отвечу. Все расскажу, все.

И он рассказал осипшим от волнения голосом, крепко стиснув Сонины руки в своих, как будто боялся, что она убежит.

Жили тогда еще в коммуналке, но уже не так тесно, как раньше: многие соседи переехали в «хрущобы», другие — дожидались очереди. Бабушка с мамой — неполная семья, ни два, ни полтора: им труднее всех было подобрать подходящую жилплощадь. А дядюшка Армик, наоборот, — многодетный отец: восемь сыновей, пять снох, чьи-то родители, дедушки-бабушки и внук скоро должен был появиться.

Странно — то, что он рассказывал, Соня давно и хорошо знала, только никак не могла взять в толк — причем здесь дядюшка Армик и его сын. Слушала вполуха и все время повторяла про себя: «Я за мой сын отвечу». Ну при чем здесь его сын? Да Соня их всех прекрасно знает, кроме старшего Сурена, который жил в Карабахе и погиб во время землетрясения в Спитаке, вся семья его погибла — жена и трое детей. Помнит, как оплакивали их в Москве.

Дядюшка Армик говорил медленно, тяжело подбирая слова, и смотрел Соне прямо в лицо, не моргая, горечь выплескивалась наружу из черных глаз, и вокруг глаз было черно. Никогда прежде Соня не видела его таким сокрушенным. Наверное, из-за Сурена, подумала, и хотела поцеловать его. Но он испуганно отпрянул, чуть не упал со стула, только руки Сонины из своих ладоней не выпустил.

— Слушай, девочка, слушай…

Так в коммуналке остались две семьи: большая — дядюшки Армика и маленькая — Сонины мама и бабушка. Временно, в ожидании переезда, расселились по пустующим комнатам — на всех хватило. И у мамы впервые в жизни появилась своя каморка. А Сурен вдруг запил, красивый, работящий, гордость и подмога дядюшки Армика, его первенец, без матери вырастил, сам — жена умерла от родов. Он лет через десять только женился снова, а на ребенка долго не мог решиться. Сусанна, новая жена, уговорила:

— Не бойся, Армик, — шептала горячо. — Я не умру, и дети наши все будут жить.

Уговорила и не обманула: один + семь, восемь сыновей было у дядюшки Армика. Всех любил, но Сурена — сильнее. И тосковал по Натэлле, первой любви, по ночам являлась к нему, юная, счастливая, то ли в свадебном платье, то ли в погребальном наряде.

— Не бойся, Армик, — говорила тихим грудным голосом. — Живи и будь счастлив. У вас все будет хорошо, и мне хорошо будет. Суренчика береги, — на прощание говорила всегда.

И он берег. И все у них с Сусанной было хорошо, и лицо Натэллы светилось тихой радостью, когда она приходила к нему ночью.

А тут запил Сурен по-черному, как пьяница и бузотер дворник Гришка Епифанов. Армен потерял голову, он же все видел, все понимал: сын влюбился в соседскую девочку, глаз с нее не сводил, угрюмо ходил за ней по квартире как пришитый и молчал. Она краснела, смущалась, сердито гнала его, насмешничала, дразнила.

— Не ходи за мной, Суренчик, не обломится, — смеялась, откидывая голову назад, выпячивая пухлые как у ребенка розовые губки, словно поцеловать его хотела. — У меня Женюра есть, он мой жених, и мама говорит — гений, большие надежды подает, будущее светило науки. Я за него замуж выйду. А ты — старый, Суренчик, и у тебя жена беременная.

Она продолжала смеяться, не могла остановиться — до икоты, до слез.

Вот, вот, именно — до слез. Дядюшка Армик все понимал: девочка любит Сурена, юная, чистая, непорочная, столько лет под одной крышей живут, он ей как брат был, а она — как сестра. Только у сердца ведь свои законы, ему не прикажешь. Кто высек искру, из которой возгорелась эта запретная любовь? Дядюшка Армик во всем корил себя — не доглядел, допустил недопустимое.

Говорил с Суреном, как мужчина с мужчиной:

— Переломи себя сынок. Не будет это. Нельзя. Нельзя, сынок, никак нельзя. Понимаешь?

— Понимаю, отец, — говорил Сурен, а вид был такой, точно страшное горе настигло.

— Поклянись памятью мамы, — умолял дядюшка Армика. — Клянись, — требовал.

— Клянусь, отец.

И запил, глухо, тяжко. А в это время, именно в это время они только-только самовольно расселились в старой коммуналке по комнатам, освобожденным бывшими соседями. Еще не запомнили толком, кто теперь где живет, путались, то и дело заходили друг к другу по ошибке, и всем было весело — все же свои и долгие годы уже вместе: и в тесноте, и в горе, и в радости. Хорошие были соседи, дружные.

Однажды и Сурен заблудился спьяну. Забрел ночью в мамину новую комнату, плюхнулся на постель, не раздеваясь, и уснул. Мама узнала его, вскрикнула от неожиданности. Сурен тоже проснулся, увидел, что лежит рядом с ней, и сразу протрезвел. Обнялись исступленно и не смогли удержаться: любовь одолела все — ослепила, оглушила и лишила обоих разума. Забылись в объятиях друг друга до самого утра.

Вечером Сурен все рассказал отцу. Сидел, обхватив голову руками, раскачивался из стороны в сторону, и глухо стонал, большой сильный мужчина, опора дядюшки Армика, его гордость и надежда.

— Что делать, отец, я люблю ее, жить без нее не могу, и она любит. Что делать, отец? Научи.

Услышала эти слова жена Сурена, беременная на последнем месяце, тоже по ошибке забрела в комнату дядюшки Армика. Они ее не заметили. Вышла неслышно и на кухне перерезала себе вены ножом для разделки мяса. Жили бы в двух смежных комнатах всем колхозом, как прежде, ничего бы не случилось — все на виду друг у друга были.

Да только вряд ли в этом дело.

К счастью, вовремя оказалась на кухне бабушка с чайником в руках, остолбенела на миг, выронила чайник, выхватила нож из судорожно сжатой руки Суреновой жены. Чайник катится по полу, бабушка бежит по коридору с окровавленным ножом в руках, распахивает все двери, зовет на помощь.

И вот уже Сурен, разорвав на себе рубашку, перевязывает жгутом руки теряющей сознание жены и на руках осторожно несет к машине «скорой помощи».

На него было страшно смотреть.

На дядюшку Армика — тоже. Только они двое знали, что случилось на самом деле. И жена Сурена тоже кое-что услышала.

Но трагическая эта история еще не закончилась. Все худшее было впереди.

Жена Сурена, слава Богу, родила здорового красивого мальчика — вылитый Сурен. Правда, пришлось срочно кесарево сечение делать, но все обошлось, если, конечно, не считать того, что она перестала разговаривать — совсем, ни слова не произносила. Дядюшка Армик и Сурен, которые знали истинную причину ее срыва, поначалу думали, что она просто не хочет разговаривать с ними. Лежит как каменное изваяние лицом к стене и оживает только при виде сына. Но врачи, приписавшие все сильному предродовому психозу, объяснили, что такие случаи известны и со временем речь должна восстановиться.

Только судьба не щадила их. Новый удар был еще сильнее — мама оказалась беременной. Неопытная, пылкая, доверчиво и безоглядно отдалась любимому мужчине, а он голову потерял от любви и счастья, которое свалилось нежданно-негаданно на одну ночь всего. Обо всем позабыл, о чем мужчина позаботиться должен, — никогда никого не любил так самозабвенно, с такой оглушительной страстью, как эту девочку, которая выросла у него на руках.