Йоханнес Зиммель - Зовем вас к надежде

— В порядке, — наконец сказала она. — Это вы. Меня зовут Ольга Риен. Он вам позвонил в гостиницу?

— Кто?

— Ну, этот человек. Он сказал, что позвонит вам.

— Он вам это сказал?

— Конечно, не мне. Антону.

— …а потом твоя жена станет бургомистром, а тебе доверят стирать пеленки, — сказал первый политик, очевидно антифеминист. — Торт недостаточно сладкий.

— Кто это — Антон?

— Сын моей сестры, — сказала Ольга. Линдхаут насчитал у нее три подбородка. Три подбородка и масса золотых зубов. Она производила впечатление состоятельного человека.

— Сколько ему лет? — спросил Линдхаут.

— Пять. На следующий год он пойдет в школу. Но он уже умеет читать и писать. Очень развитый ребенок. Свинья.

— Почему?

— Что «почему»?

— Почему Антон свинья?

— Кто говорит об Антоне?

— Вы.

— Да я не о нем. О Манфреде.

— Кто такой Манфред?

— Муж моей сестры. Манфред Вельтерли. Паскудный тип. Бросил ее из-за одной рыжей потаскухи из Цюриха. А денег не присылает. Бедная моя сестра! Еще надорвется до смерти. Работает на фабрике. На конвейере. А на ней и ребенок, и домашнее хозяйство. Я, конечно, помогаю чем могу. Но ведь у меня тоже хватает только на жизнь. Знаете, как все стало дорого? Поэтому моя сестра и послала Антона сюда, ко мне. Потому что мужчина дал ей пятьсот франков за то, чтобы письмо попало в мои руки и чтобы никто об этом не узнал. За пятьсот франков можно сделать многое, господин, верно? Полиции это не касается. Письмо отдали, а потом оно попало ко мне. И что дальше?

Линдхаут кивнул.

— …а хотел бы ты лететь на самолете «Свисс-Эйр» с двумя женщинами-пилотами в кабине? И у одной как раз ее дни? Или сразу у обеих? — Женоненавистник вошел в раж. Кусочек торта со сливочным кремом приземлился на его красивом галстуке.

— А как он выглядел? Антон что-нибудь сказал?

— Мужчина подошел к нему на детской площадке. И…

— И что?

— У него было совсем помятое лицо, сказал Антон.

— Что значит «помятое»?

— Ну, Антон сказал, что он был похож на старика. Но только лицо и руки. Желтая и морщинистая кожа, сплошные складки…

Линдхаут насторожился. До сего момента он не считал, что это серьезно. Теперь он изменил свое мнение.

Большинство героиновых «химиков», как он знал, умирают молодыми — язва желудка и всевозможные другие профессиональные заболевания, рак. Им все время плохо: их рвет, или у них понос, или и то и другое. Их работа высоко оплачивается — но берутся за нее только совсем отпетые типы. Многие через несколько лет кончают самоубийством.

(Изготовление из основания морфия такого же количества героина — это длительный процесс, подразделяющийся на семнадцать отдельных этапов. Самое опасное — вначале. Основание морфия растворяется в ацетоне и очень медленно подогревается на водяной бане. Ведь если ацетон нагреется сильнее, чем кипящая вода, все взлетит на воздух. После первого этапа вакуумный насос вытягивает пары ацетона. Потом основание фильтруется и обрабатывается животным углем для последующей нейтрализации соляной кислотой. Затем его спекают до состояния шлама и подсушивают над пламенем газовой горелки в оловянных противнях. Высушенные куски дробятся, перемешиваются в кухонном комбайне и пропускаются через сито. Чтобы добиться необходимой чистоты, все это нужно многократно повторять.)

«Для получения героина требуется очень много воды и очень много электроэнергии, — подумал Линдхаут. — Поэтому водопроводные и электростанции могут очень легко установить, где работают „химики“. Наверняка они это и делают. Но, судя по тому, что рассказал мне Брэнксом, станции напрасно составляют свои отчеты: ничего не происходит. Совсем ничего».

(Особенно высококачественный героин — не «коричневый сахар», гораздо более слабый по своему действию — содержит в субстанции 95 процентов чистого героина и продается, соответственно, по более высоким ценам как «чистый по методу Сезара» — в память о Джое Сезаре, самом известном «химике» Марселя, изготовившим за один день огромную массу героина — семнадцать килограммов из семнадцати килограммов основания морфия. Когда незадолго до своего пятидесятилетия он повесился, весь его организм, все органы были полностью разъедены соляной кислотой и парами ацетона…)

«Стало быть, человек из Марселя, позвонивший мне, действительно „химик“», — подумал Линдхаут, в то время как защитник феминизма как раз говорил своему оппоненту:

— А мой живот точно так же принадлежит мне!

— Где письмо? — спросил Линдхаут.

— Вы должны что-нибудь заказать, я и так слишком долго стою около вас. Это бросается в глаза. Откуда я знаю, кто он? Итак, один кофе и одно пирожное… Какое? Быстро!

— Какое-нибудь. Английское. Дайте же наконец письмо!

— Когда принесу кофе и английское пирожное, — сказала Ольга, и ее три подбородка задрожали. Линдхаут окинул каждого посетителя долгим внимательным взглядом. Ничего подозрительного. Любезные швейцарцы. Двое сзади все еще продолжали спорить.

— Ведь ясно же, что лесбиянки будут избирать только баб!

— А что, педерасты не будут избирать мужчин?

— Определенно не все. Много таких, которые не воспринимают мужчин… нормальных, конечно.

— Тогда они будут избирать гомиков.

— А если не найдется гомика?

— Ну, демократия у нас или нет?

Подошла Ольга с подносом. Под тарелкой с английским пирожным лежал конверт. Линдхаут положил на стол пять десятифранковых бумажек.

— Большое спасибо, — сказала толстая Ольга и исчезла.

Линдхаут сделал глоток кофе и открыл конверт. «Прочту письмо сразу, — подумал он. — Здесь наименее опасно. Потом я его уничтожу». Письмо было написано карандашом, слова можно было разобрать с трудом. Это были косые каракули, заваливавшиеся в разные стороны. «Как, вероятно, и тот, кто писал», — подумал Линдхаут.

Дорогой господин профессор,

Меня зовут Отмар Зарглебен, и мне нужно поговорить с Вами. Десять дней назад в Марсель прибыло самое большое количество основания морфия, которое когда-либо поступало за один раз — восемьсот кило. На японском грузовом судне. Все «химики» работали как сумасшедшие. Одна лаборатория взлетела на воздух. Полиция спустила с цепи всех ищеек, которые только были. Много «химиков» было арестовано. С ними ничего не случится — Вы знаете, как это происходит. Но при доставке такой большой партии груза всегда присутствует босс. Я видел его, босса. Поэтому я должен был сразу исчезнуть. И поэтому я теперь скрываюсь. Я не знаю, что мне делать. Они наверняка меня схватят. У меня есть предложение: я скажу Вам, кто босс, если Вы гарантируете мне безопасность. И свободу! Мне не нужна безопасность в тюрьме. Да и в любой тюрьме они меня сразу же порешат. У них повсюду свои убийцы. Чего я требую — это полной защиты и свободы. В Америке. В одиночку я из Европы не выберусь. Свяжитесь с органами власти. Они должны уведомить французский отдел по борьбе с наркотиками. Делайте то, что считаете нужным. Я позвоню еще раз в 19 часов в гостиницу, и Вы мне скажете, чего Вы добились. Если Вам это удастся, я готов встретиться с Вами. Вы — или органы власти — должны определить место встречи. Ни в коем случае — оживленные места, центр города, у воды или в таком духе. Эти бандиты из организации дважды чуть не прикончили меня — на пути из Марселя сюда. Больше я так жить не могу. Итак, гарантированная защита и безопасность — тогда я провалю всю французскую схему. Фамилия босса должна для янки что-то значить! Постарайтесь выполнить мои требования к 19 часам. Если нет — Вам не повезло. И мне тоже.