Йоханнес Зиммель - Зовем вас к надежде

Теперь комментатор Грин поочередно представил присутствующих в студии. Линдхаут сидел прямо напротив Брэнксома, но Брэнксом смотрел сквозь него так, как будто Линдхаута вообще не было. Его бледное лицо было словно высечено из камня, толстые стекла тяжелых очков блестели в свете мощных прожекторов.

Вначале ведущий коротко объяснил, что произошло, — для наглядности большим планом были показаны первые полосы трех нью-йоркских газет.

Поскольку эта передача длилась до 2 часов 14 минут следующего дня, здесь может быть воспроизведено только самое главное из того, что было сказано, — важнейшие вопросы и ответы.

После прочтения трех обвиняющих его статей Бернард Брэнксом, отвечая на вопрос, заявил:

— Я хотел бы ответить не сейчас, а только после того, как по этому чудовищному случаю выскажутся все остальные, в особенности профессор Линдхаут.

Грин. Почему только тогда?

Брэнксом. Потому что после заявлений всех здесь присутствующих у общественности может сложиться совершенно иная картина подлинных событий, и мне не придется слишком много говорить.

Затем Линдхаута спросили, что побудило его выступить с такими серьезными утверждениями перед лицом главного инспектора Лонжи из Бюро по наркотикам.

После этого состоялся следующий диалог:

Линдхаут. Одиннадцатого августа мне позвонил президент швейцарского фармацевтического концерна «Сана» в Базеле господин Гублер. Господин Гублер сказал мне, что я должен как можно скорее прибыть в Цюрих по делу чрезвычайной важности.

Грин. Господин Гублер вам не сказал, о чем идет речь?

Линдхаут. Нет, я узнал об этом только в Клотене, аэропорту Цюриха, от господина Эжена Дюбуа.

Грин. Кто это?

Линдхаут. Уполномоченный по вопросам безопасности «Саны».

Грин. И что же вы узнали?

Линдхаут. Господин Дюбуа прошел со мной в бар аэропорта, где передал мне письмо от господина Гублера.

Грин. С помощью наших европейских коллег нам удалось создать телемост. Наши гости сидят в студиях телестанций своих стран — как и господин Гублер в Базеле.

Шесть установленных в студии мониторов показывают на всех телеэкранах Петера Гублера со строкой внизу:

Петер Гублер/ Базель — прямая передача по спутнику.

Грин. Господин Гублер, вы подтверждаете сделанные профессором Линдхаутом заявления?

Гублер. Все было так, как он изложил.

Грин. Что было написано в вашем письме, господин Гублер?

Гублер. Меня через посредников проинформировала советская сторона: советские агенты во Франции якобы обнаружили босса так называемой «французской схемы» и располагают абсолютно надежными доказательствами, кто им является.

Грин. И кто же это?

Гублер. Этого мне посредники не сказали.

Грин. И все же вы настоятельно попросили профессора Линдхаута сразу же прибыть в Цюрих?

Гублер. Профессор Линдхаут лично должен был получить доказательства от одного человека, которого он знает с давних пор и чьим другом является.

Грин. Кто этот человек?

Гублер. Мне жаль, но этого я сказать не могу.

Грин. Может быть, нам это скажет ваш уполномоченный по вопросам безопасности, который сидит рядом с вами. Господин Дюбуа?

На телеэкранах всех шести мониторов появилось лицо Эжена Дюбуа со строкой внизу:

Эжен Дюбуа/Базель — прямая передача по спутнику.

Дюбуа. Я тоже не могу этого сказать.

Грин. Друг, имени которого вы оба не хотите назвать, тогда действительно был в Цюрихе?

Гублер. Нет. Он не смог прибыть в Цюрих. Поэтому я и написал господину Линдхауту письмо. Его друг хотел видеть его в Вене, и господину Дюбуа было поручено попросить профессора Линдхаута сразу же полететь в Вену и встретиться там со своим другом.

Грин. И вы это сделали, профессор Линдхаут?

Линдхаут. Я это сделал, мистер Грин.

Грин. Что произошло в Вене, господин Линдхаут?

Линдхаут сообщил, что его друг так и не смог туда прибыть.

Теперь на мониторах и экранах телевизоров появилось изображение Карла Радлера и соответствующая строка внизу.

Грин. Это доктор Карл Радлер — руководитель венской испытательной установки «Саны»… Господин Радлер, как дальше развивались события в Вене?

Доктор Радлер объяснил, каким образом он поддерживал постоянный контакт с Линдхаутом.

Грин. Появился ли в конце концов этот друг профессора Линдхаута?

Радлер. Нет. У него не было возможности. Прибыл другой знакомый профессора Линдхаута.

Грин. Как его имя?

Радлер. Я не могу этого сказать.

Грин. Не находите ли вы это очень странным, доктор Радлер?

Радлер. Что именно?

Грин. Что как вы, так и господа Гублер и Дюбуа, не хотите назвать фамилий информаторов?

Радлер. А у вас принято раскрывать по телевидению всей нации фамилии американских или иных лиц, выполняющих секретные задания?

Грин. Этот второй друг или знакомый профессора Линдхаута — он все-таки прибыл?

Радлер. Да, он прибыл.

Грин. Когда и где они встретились и о чем говорили?

Радлер. И на этот вопрос я не могу ответить.

Линдхаут (перебивает). Я могу ответить — во всяком случае, на вторую часть вопроса. Мы говорили о «французской схеме» и о ее таинственном боссе. Мой знакомый показал мне снимки босса, которые сделали советские агенты во Франции, а позднее дал мне прослушать в советском посольстве в Вене пленки с перехваченными телефонными разговорами «босса».

Грин. И вы узнали этого так называемого босса на фотографиях и его голос на пленке?

Линдхаут. С абсолютной уверенностью.

Грин. Кто это был?

Линдхаут. Этот человек сидит напротив меня. Мистер Бернард Брэнксом.

Грин. Вы сразу же вылетели в Штаты?

Линдхаут. Да, сразу же.

Грин. Вы намеревались сорвать маску с мистера Брэнксома?

Линдхаут. «Сорвать маску»… слишком патетично. Я собирался немедленно подать на него заявление…

Грин. Вы привезли с собой доказательства — фотографии и пленки?

Линдхаут. Нет, мы с моим знакомым посчитали это слишком опасным. Все улики были направлены с дипломатическим курьером в советское посольство в Вашингтон.

Возбуждение людей в зале студии и многих миллионов зрителей на всей территории Соединенных Штатов росло с каждой минутой. На телеэкранах можно было видеть непрерывно мигающие сигналы огромного телефонного узла связи за стеклом, девушек, которые отвечали на звонки, записывали их и складывали записки в стопки. Другие девушки относили эти стопки на стол мужчины, сидевшего за стеклянной стеной. Он читал записки, сортировал их и делал пометки. В студии царило неестественное спокойствие: Грин проводил дознание абсолютно без всяких эмоций.