Йоханнес Зиммель - И даже когда я смеюсь, я должен плакать…

Кажется, что он ничего не видит и не слышит, сидя в городском автобусе. Он все еще никак не может свыкнуться с тем, что произошло. Миша выходит в центре Ротбухена и некоторое время идет пешком, натыкаясь на прохожих, которые осыпают его бранью, но он этого словно не замечает. Однако то, что он видит, оказавшись на Кройцкаммерштрассе перед своим магазином, повергает его в ужас: входная дверь в трех местах заклеена широкими лентами. На всех стоит штемпель учреждения и большая печать из красного сургуча, отдаленно напоминающая печать на берлинских и нью-йоркских кусках Стены. «Участковый суд Ротбухена» — написано на лентах и печати. Он пыхтит, сопит, протирает глаза…

Нет, предприятие не опечатано, опись имущества оказалась (пока!) кошмарным видением его затравленной фантазии. Красное… красное… В двери торчит красная почтовая карточка с извещением: он должен получить на почте заказное письмо. Это еще не беда, думает Миша, каждый день ждешь чего-нибудь ужасного, но что может быть в письме?

Возбужденный, он вместо почты мчится к суду, там у него есть один знакомый служащий, у которого можно спросить совета.

— Добрый день, господин Пранге, давно не виделись, дома все в порядке, жена, дети? Могу я вас ненадолго отвлечь?

— Ну, конечно.

Освальд Пранге — член протестантской общины и филателист, кроткое, невзрачное создание с тихим благозвучным голосом и маленькой странностью в разговоре.

— Благодарю вас, дорогой господин Кафанке. У нас все хорошо, слава Богу. Между прочим, вы пришли в связи с проблемой ваших поставщиков?

— Нет… то есть… не совсем… Я узнал, что для меня есть письмо, я должен забрать его на почте…

— Понятно, господин Кафанке, я знаю об этом. Мы получили копию. Между прочим, письмо от «Кло-о-форм верке» из Вупперталя, поставщика сантехники… Где же у меня журнал, где-то здесь у меня был журнал, а, вот он. Между прочим, не могли бы вы сделать мне одолжение — дать марки с вашего конверта, когда получите письмо? Вы ведь знаете, я…

— Я знаю, господин Пранге. Конечно, я принесу вам марки.

— Я заранее вам благодарен, господин Кафанке, от всего сердца. Между прочим, вам прочитать, что пишет «Кло-о-форм верке», или вы сами догадываетесь?

— Я догадываюсь, господин Пранге.

Ах, Миша опять сопит! На его месте любой бы засопел, здесь не надо быть метисом первой степени…

— Я очень огорчен за вас, дорогой господин Кафанке, в самом деле. Между прочим, господа приложили копию вашего договора. Как же вы могли так просрочить платежи, господин Кафанке, ай-ай-ай!

Между прочим. Это и есть та самая странность, присказка Пранге. Он все время так говорит, даже дома, с женой и детьми. Если у человека профессия, вынуждающая его постоянно описывать имущество, опечатывать, отнимать и следить за тем, чтобы с банкротствами все было по закону, то он часто говорит «между прочим», потому что чувствует себя косвенно виноватым и хотел бы приуменьшить неприятное событие, он бы с радостью так сделал, если бы только мог. Он мягкий человек, Освальд Пранге, и при этом ему приходится постоянно быть вестником несчастья. Со сколькими из них сейчас он имеет дело, ведь раньше это было куда реже, между прочим.

— Так, значит, они хотят все у меня отобрать, — говорит Миша и сопит.

— Да, господин Кафанке, после того, как вы пренебрегли всеми напоминаниями, а все продления кредита вопреки здравому смыслу…

— Я же не мог, господин Пранге, я не мог!

— На следующей неделе приедет господин из юридического отдела «Кло-о-форм верке» и привезет с собой адвоката. Вы должны будете присутствовать, господин Кафанке! Господа из Вупперталя хотят произвести точную инвентарную опись товара в магазине и на складе, поэтому там ничего не должно пропасть. Все должно быть в соответствии с тем, что вам поставили из Вупперталя, как у них указано в реестре, помимо того, что вы успели продать за это время, не так ли, и потом за все это надо будет рассчитаться… Вы знаете, в «Кло-о-форм верке» хотят, чтобы к ним перешли права собственности на магазин и земельный участок.

— Я знаю, господин Пранге, я знаю, — говорит Миша. Сначала погребение, — повсюду цвели цветы, на каждой могиле, — потом эти родители, пожелавшие переложить на него свою вину, а теперь еще предстоящая утрата средств существования — многовато для одного дня!

— Может быть, господа позволят еще раз с ними поговорить? Не могли бы вы присутствовать на слушании дела на следующей неделе?

— Я постараюсь, господин Кафанке. Между прочим, главное — ни в коем случае не отчаиваться. Все снова наладится! И пожалуйста, не забудьте марку с конверта…

Отчаиваться, думает Миша, снова оказавшись на улице, отчаиваться, мне? Из всяких ситуаций приходилось выпутываться. Я еще не сдался, только что у меня была идея, блистательная идея, можно сказать. Нет, еще не все потеряно. Надо испробовать все.

А через два дня, 22 мая 1991 года, после уведомления по телефону Миша Кафанке посетит в Берлине двух совсем разных господ. Ну, теперь посмотрим, что будет, когда…

…такой человек, как Миша, по крайней необходимости явится в израильскую религиозную общину и расскажет господину, ведающему помощью всем нуждающимся, свою печальную историю.

И вот он сидит перед важным господином с добрым лицом и глазами, повидавшими столько горя, ушами, слышавшими о стольких страданиях. Господин откидывается на спинку кресла, соединяет кончики своих хрупких пальцев и, бросив проникновенный взгляд на семь свечей своей красивой меноры, говорит мягко и в то же время наставительно:

— Да, дорогой господин Кафанке, значит, мне это не пригрезилось, что вы пришли к нам. Мы так давно и хорошо знаем друг друга, на Рош-Хашану, и Йом-Кипур, и Хануку вы всегда с нами, и уже много лет. Я сначала был совершенно озадачен и подумал, что вы ошиблись с датой, потому что сегодня нет никакого большого праздника!

И он деланно смеется.

Действительно, Миша часто бывал в израильской религиозной общине на Новый год, и в день прощения евреев Богом и всеми людьми, и в прекрасный праздник огней, конечно же! Метис — каждый! — отдает предпочтение либо той, либо другой своей части, и начинает это делать очень рано, а Миша значительно острее чувствовал свою принадлежность к еврейской половине.

Поэтому, когда пришла беда, он пошел в первую очередь к важному иудейскому господину, который теперь потрясенно бормочет:

— Это действительно скверно, то, о чем вы рассказываете, господин Кафанке…

Он хочет поразмыслить, что здесь можно сделать, говорит себе Миша с огромным облегчением, 130 шагов от «Оптики» до филиала Альди оправдали себя. Он быстро говорит: