Авигея Бархоленко - Светило малое для освещенья ночи

— Что? Гришин? Какой Гришин? А ты… Тебе — чего?.. — моргала, стараясь сообразить, молодуха.

— Своего надеть не имеешь? Чужое донашиваешь?

Молодуха схватилась за халатик, глаза метнулись на Лушку — догадалась, растерянно провела руками по мокрому животу.

— Чего же с него тряпок не требуешь? — Лушка чувствовала усталость. Лечь бы на тахту и уснуть на неделю.

— Он это… Он сказал — бери…

— А ты и обрадовалась?

— Мне-то что — дома… какая разница.

— Жить-то есть где?

— Это как? — воспрянула молодуха. — Я тут живу!

— Ладно врать, — устало сказала Лушка. — Гришин не дурак — прописывать каждую девку, с которой спит.

— Я тебе не девка! — взвизгнула молодуха. — У нас сын!..

Она вся состояла из испуга и самозащиты, ей хотелось вытолкать взашей эту стерву, но стерва, похоже, здесь не просто так, наверно, та шизоватая доченька, спихнула небось сыночка в какой-нибудь приют, соседи тут порассказали — волосы дыбом, оторва еще та, своего, конечно, не упустит, говорила же, чтобы поменялся, а он никак, да либо он меня сюда впихнул, чтобы квартира не пропала, а остальное заодно — а-а-а!.. Да чтоб их перекосило, я тоже вправе, у меня ребенок!..

— У меня ребенок! — верещала молодуха, не зная, на что решиться.

— Братишка, стало быть… — как-то неопределенно протянула Лушка.

— Никакой он тебе не братишка!.. — У бабенки нехорошим огнем загорелись глаза, а крупные руки к чему-то приготовились. Распаренные руки, совсем не от стирки, наверно, посудомойкой в столовой, таскает сюда уворованные от обедов куски, мясом с кухни пахнет весомо, Гришин, надо полагать, отоваривается и там и тут… До чего же охота спать, кислородом отравилась, что ли, а день даже не вечереет.

У молодухи сжались кулаки.

— В молотобойцы тебя… — сонно проговорила Лушка. Взгляд уцепился за свитерок. — Выстирать не забудь. Погладь и повесь.

— Счас! — взорвалась бабенка. — Разбежалась!

Лушка двинулась к двери, глаза у нее не мигали и как бы не видели. Молодуха отскочила в сторону.

Когда Лушка спустилась на два лестничных пролета, сверху опрокинулось:

— Халява! Психичка! Попробуй ворваться еще! Из-за угла ошпарю! Скажу кому надо — прижмут в подъезде! Явилась! У меня тут семья! Ребенок!.. Ребенок!!

Собаки, осторожно оглядываясь, копались в мусорных баках. В отдалении клочковатый кот ожидал своей очереди. С котом что-то связалось. Какое-то примитивное желание. Наверно, она тоже хочет есть. Она прислушалась к неуместному желудочному голосу и поняла, что больше всего хочет сейчас глоток молока.

Лушка заметила, что идет скользкой тропой к отдаленной девятиэтажке. Ах да, вспомнила она, в этом доме давно-давно жила моя подруга.

На звонки никто не отозвался. Надо уходить. Но Лушка толкнула дверь. Пахнуло затхлым и давно не мытым. В коридоре валялась пыльная обувь. Осыпавшаяся с подошв земля образовала грунтовую дорогу. Из комнаты доносился тяжелый рок.

Не разуваясь, Лушка прошла по коридору и открыла захватанную дверь. Рок вдавил в лицо помойный запах. На диване громоздилась куча подушек и одеял в чудовищно грязном белье.

— Марианна! — громко позвала Лушка неизвестно зачем.

В куче ворохнулось. Чья-то толстая рука сдвинула подушку, и знакомый взгляд проявился на незнакомом лице. Что-то знакомое произнес незнакомый рот. Толстая рука нащупала клавиатуру и выключила музыку.

— Санта-Лучия! — донеслось до Лушки. — Лу, это ты?..

Ясно, поняла Лушка, места для сна у меня нет.

Марианна в радостном волнении вытянулась из одеял и подпихнула подушку под чудовищно толстую шею.

— Лу… О, Лу!.. — Улыбка попыталась раздвинуть тестообразное лицо.

— Ань, ты что, болеешь? — Лушка все не решалась подойти ближе.

— Да нет! — радостно завопила Марианна. — Я же говорила тебе! Еще тогда! Я беременная! Ребенка жду! Ты представляешь?.. Тогда, помнишь? Я беременна!

— Как — тогда? — пробормотала Лушка, преодолевая искушение попятиться, захлопнуть за собой дверь, кенгуриными скачками спуститься с лестницы. И долго бежать по городу, нигде не останавливаясь. — Когда — тогда?..

— Ну, тогда, тогда! — торопливо объясняла Марианна, сияя радостью из помойной кучи. — Не помнишь? Ну — тогда!..

Лушка тряхнула головой. Радость была настоящей. За настоящее можно ухватиться. Но остального не может быть. Или я еще в больнице. Вот, это хорошо объясняет: я в больнице, ее привезли, а я не знала.

— Аня…

— Да, да, представляешь?.. — радовалась подруга.

— Анна, почему у тебя не убирают? Почему ты не скажешь санитарке?

— Какая санитарка, ты чего?.. — попытались округлиться заплывшие плотью глаза, но так и не смогли этого сделать.

Лушка провела рукой по лицу. Может, она так хочет спать, что видит сон наяву. На ходу. Нужно проснуться. Нужно проснуться.

— Да. Извини. Я подумала…

— Ну да! — подхватила Марианна. — Да разве они кого-нибудь дадут! У них и для больных-то не хватает!

— Да, да, — кивала Лушка, — да, с этим проблема…

— А я что говорю!.. — возмущенно пожаловалась Марианна. — У меня феномен, а им чихать!

— Феномен? — переспросила Лушка.

— Ну да! В газете еще год назад писали! Про меня! Так что между прочим — знай наших!.. Да потом, потом, о делах потом, давай садись! Ну, садись, ну, рассказывай! — снова обрадовалась Лушкиному приходу Марианна.

У Лушки сжалось сердце: и эта радость была настоящей.

Она оглянулась в поисках стула, но все было завалено чем-то невообразимым, и почему-то отовсюду высовывались нестираные трусы.

— Да ты сюда! — Марианна гостеприимно хлопнула ручищей по краю постели.

— Да нет, я тут, — пробормотала Лушка и села на пыльный пол. От ее движения по полу во все стороны покатились невесомо-пыльные шары.

— Ну да, ты всегда на полу любила, — признала Марианна. — Даже мужиков любила на полу.

Марианна хрипло хихикнула, а лицо осталось натянутым, как резиновый мяч.

— Послушай, — проговорила Лушка, поняв, что нет смысла бежать и отворачиваться. Есть смысл только идти навстречу. — Ты… Тебе когда рожать?

— А я знаю?! — колыхнулась подруга. — Четыре года жду — так что теперь наверняка дождусь!

У нее всегда было плохо с арифметикой. Если считать от того Лушкиного забега… А впрочем, четыре или три — это уже не принципиально.

— Марианна… Четыре года не может быть.

— Как это не может, когда есть! — возмутилась Марианна. И в доказательство отпихнула ногами одеяло, демонстрируя свой живот. Если там ребенок, подумала Лушка, то он уже выстроил трехкомнатную квартиру. — Видала?..

И Лушка, перестав сопротивляться, увидела ее всю.

Марианна сидела, раскорячившись в постели, последний раз стиранной в последний потоп, сидела, уронив между коленями чудовищный живот, который Лушка только что принимала за прародительскую подушку восемьдесят на восемьдесят. Она была не просто толста и даже не до безобразия толста, — нет, это было за гранью обычных оценок, это являло собой иное новое состояние, беременность каждого органа и каждого сустава. Она была нашпигована повсеместными зародышами, которые распинали водянисто-белую кожу, хаотично перекатываясь и напирая то там, то тут, не умея напрячься одновременно. Но когда-нибудь это все равно произойдет, они разорвут свою прародительницу, чтобы вылупиться на свет несчетными локтями, фалангами пальцев, губами и мочками ушей, всем бесчисленным составом человеческого организма, и расползутся, чтобы поодиночке торжествовать свое проявление, не ведая, что завершают мир уничтожения.