Авигея Бархоленко - Светило малое для освещенья ночи

Конечно, не может, сказала пальма.

— А ты? — спросила Лушка. И всё другое? Неужели всё только для того, чтобы человек ел и пил? И для другой человеческой ерунды?

А ты как думаешь?

Когда-то вся земля была покрыта лесами. И всяких зверей миллионы… Это не может быть лишь для человека. Мир больше, чем кажется. Намного больше, да? И человек больше своего тела, и земля больше своих лесов, и небо больше облаков и воздуха, и жизнь должна быть больше смерти. Ну, конечно, это же так просто. Но почему это так трудно?

Мне не трудно, возразила пальма. Я не рвала связь.

С чем? — спросила Лушка.

Со всем, что есть. Любое растение связано с землей и небом. А вы забрались в ловушки и отвыкли слушать. А кто какой-нибудь причиной открывает слух — сидит в сумасшедшем доме. Человек в ловушке стал искажением.

Нет, качнула головой Лушка, тут что-то не так. Для человека всё стало ловушкой. Это не может быть просто так. Это зачем-то нужно. Зачем?

Такой вопрос я не смогла бы задать. Мы не делаем ошибок. Ответ на твой вопрос не лежит на моем уровне.

Может быть, это и не ошибки? Может быть, это работа?

Если ты найдешь то, что из этой работы получается…

…Кто-то из внешнего мира подергал за халат. Лушка, спрятав за спину полотенце в пыльных полосах, подняла голову.

Перед ней стояли одинаковые соседки и торопливо делали странные знаки. Их распирало, но слов они не произносили. Лушка поняла, что ее зовут и хотят что-то показать. Раньше соседки никогда к ней не обращались и ничего не предлагали.

Лушка соскочила со стреноженного стула, закинула, открыв дверь, полотенце на свою койку и двинулась за таинственными вестниками.

Часы показывали начало двенадцатого, за столом болтала по телефону новая дежурная. Куда же девалось время, подумала Лушка, неужели я столько протирала пальму. А бабы, наверно, рассосались по палатам и видят дурные сны. Но от палат сквозило отсутствием, их приподымало, как пустую чашу весов. Значит, произошло что-то еще. И куда, то и дело оглядываясь, манят чем-то довольные соседки, почему так населен прежде нежилой прокварцованный коридор, женщины образуют вдоль стен некий орнамент — его можно бы прочитать, если постичь ключ, но за ключом нужно нырять с обрывистого берега, а она еще что-то важное не спросила у пальмы или, быть может, у самой себя. Соседки остановились почетными стражами по краям двери в псих-президентский кабинет. На кой мне эта дверь, чтобы я совалась туда добровольно, и что значат эти лихорадочно-коварные глаза. Лушка замедлилась и стала оглядываться, чтобы повернуть назад, но множество чужих рук припаялись к ее телу, руки стали слаженным поршнем, дверь стала открываться замедленно, как во сне, и поршень вдавил Лушку в жиденький свет примитивной трехрожковой люстры, в котором тускло белели голые тела, отбрасывая друг на друга уничтожающие тени. Тела выстроились в очередь к кушетке, какой-то медосмотр, что ли, но почему после отбоя, но тут в очереди произошла подвижка, и Лушке открылся распятый на кушетке псих-президент, часть его торчала вверх, руки были к чему-то прибинтованы, но все закрыла чья-то спина. Спина, свесив ноги, загородила президентскую голову.

Ничего себе шабаш, изумилась Лушка и оглянулась на дверь. Дверь солдатски загораживали те, кто шарил в ее тумбочке. Они поймали взгляд и согнулись для защиты. Без шума отсюда не выйти. Лушка попыталась оценить обстановку.

Командовала краснознаменная баба, всё было очень удобно, откушавшие отсортировывались в сторону, а тех, которые собирались забрать лишнее, Краснознаменная бескомпромиссно стаскивала прочь. Елеонора, крича, что это она проложила для всех дорогу, рвалась без очереди, а очередь, уже целиком голая, требовала совести и равенства, а Краснознаменная громко просила терпеть и соблюдать революционный порядок, она же вот терпит, пропуская каждого вперед, и самоотверженно трудится на благо общества. Деваха слезами плакала, что она так быстро не может и ей положена надбавка, потому что на первый раз принародно. Газетную старушку приволокли к счастью под руки, она изредка отталкивалась тощими ножками от пола, помогая волокущим, а те хохотали, спешили, выкрикивали отдельные слова, которые незачем было складывать во фразы, опять хохотали и слабели, приседая и предвкушая приближающуюся картину.

Краснознаменная заметила Лушкино присутствие. Кивнула. Распорядилась:

— Готовсь!

— Да ну… — попробовала уклониться Лушка. — Он не в моем вкусе!

Но ее подтолкнули в хвост очереди.

Какой же дурак теперь отпустит. Тут связывают круговой порукой.

Подумать, как выбраться. Чтобы псих-президент обнаружил здесь и ее… Да лучше удавиться!

Она попыталась своим усилием удалить стражей от двери. Стражи стояли, не двигаясь. Они смотрели в кульминационную точку. Очередь не была для них преградой. Они видели через. Они были там и тоже участвовали.

Прорваться, подумала Лушка. И тут же сказала — нет, а они невменяемы. Их рвет не имеющая приложения внутренняя сила, Лушка, сунувшись поперек, развяжет общую ярость, ее сомнут, это развернется разрушением и гибелью. Нужно другое.

Другое, другое, торопила себя Лушка. Сказать, что у нее СПИД? Тоже брататься не станут. Что-нибудь полегче — не поверят. И вообще не поверят, слова бесполезны, нужно наглядное.

Идея мелькнула, но нахальная. А если не сработает? Есть еще одна — пробраться за шкафами в шефский будуар и забаррикадироваться, но это чревато, она окажется на чужой территории и лишится свободы. И будет ясно, что она видела. Видела и не приняла участия. Псих-президент этого не вынесет. Он сделает ее козой отпущения.

Ладно, посмотрим.

Сейчас бы что-нибудь остренькое. Там, на подоконнике. Графин и тонкий стакан. Может быть, я хочу пить. От переживаний. Стакан можно о батарею. А теперь левую руку в кулак, чтобы вспухла вена. Нет, сначала раздеться. Смотрите, я готовлюсь. Моя очередь не скоро, но ждать среди этих окороков я не намерена. Так, прилично хлещет, только бы полностью не вылиться.

И Лушка, в свежей крови до пяток, полезла без очереди. Бабы вызверились, а Лушка, показав на свои ноги, заявила в ответ, что ей срочно по уважительной причине.

— Милочка, — возмутилась дама, — не говоря уже о том, что вы прете без очереди, вы в совершенно негигиеническом состоянии. Товарищ Варвара Семеновна, — обратилась она официально к Краснознаменной, — мы требуем лишить гражданку Гришину естественных прав!

Революционерка уставилась туда, куда ей показали. Лутка зажималась, но по ногам все равно текло.

— Еще и без очереди хотела! — нервно напомнила деваха.

— Но у меня тоже естественное, — не захотела запросто сдаваться Лушка.

— Цыц! — приказала Варвара Семеновна.