Чеслав Милош - Придорожная собачонка

Профессор Норт, историк, с грустью следил за развивающейся в университетах кампанией против понятия «объективная истина». Его предки-пуритане во имя того, что считали истиной, покинули в семнадцатом веке британский остров только затем, чтобы их правнук чувствовал сейчас себя почти в той же мере принадлежащим к Старому Свету, как и они. Поколение школяров, которое в молодости упивалось марксизмом, теперь зачитывалось сочинениями французских деконструктивистов и клялось именем Ницше, высмеивая истину как любимое словцо метафизиков и маску насилия.

Норт совершенно сознательно избрал объектом исследований микроскопический уезд, затерянный где-то в недрах Европы, чтобы, избегая обманчивых обобщений, выяснить, что там делалось в годы Второй мировой войны. На первый взгляд там не могло случиться ничего, заслуживающего внимания: несколько небольших городков, болота и леса. Но по сути потребовались основательные знания о прошлом, чтобы понять, каким образом на таком малом пространстве тогда оказались люди, говорившие на пяти языках и исповедовавшие разные религии. Тишина и несколько печальная красота этой провинции (которую он посетил, а заодно проверил свои лингвистические способности), казалось, убеждали в том, что все былое забыто. Однако достаточно было ухватиться за ниточку свидетельства, как одна за другой стали разворачиваться картины страшнее тех, которые могли возникнуть в воображении художников с самыми садистскими наклонностями. Здесь били, насиловали, расстреливали, вешали, забрасывали камнями, сжигали заживо, забивали раненых до смерти — не было, наверное, ни одного вида боли, какую не причинили бы тогда несчастным. Кто убивал, кто насиловал, кто мучил? Кто был палачом, кто жертвой? Камни тех мест молчали, надгробий там не ставили, а поспешно засыпанные могилы давно заросли травой. Одна из достойных черт человека — желание оставить свидетельство очевидца; Несколько таких свидетельств — документов, а также дневников — сохранились, однако Норт обнаружил, что они крайне противоречивы: одно и то же случившееся в городке Н. событие выглядело совершенно по-разному в каждом из описаний в зависимости от национальности свидетеля и языка, которым он пользовался. С огромным напряжением Норт разбирал материалы, пока, наконец, не пришел к выводу, что точно определить ответственность сторон невозможно и что каждая из них готова ссылаться на какие-то факты из прошлого, якобы оправдывающие ее поведение.

Между тем выросли дети, родившиеся, когда все это прошлое было уже только туманной легендой. Они изучали совершенные некогда преступления, которые, однако, всегда представлялись так, чтобы виновниками были не свои, а другие. В соседней школе, где преподавание шло на другом языке, дети узнавали, что свои — другие свои — никогда не унизились бы до поступков, в которых их обвиняли враги.

Норт, хотя и признавал, что его настойчивые попытки обнаружить истинную версию событий дают только половинчатые результаты, все же считал, что лица насмешников, издевающихся над понятием истины, должны покрыться краской стыда. Затворившись в лабиринте теорий и получая за это степени и должности, они не допускали мысли, что их страсть к разоблачительству может иметь практические последствия. Кто-то под их влиянием откажется искать историческую правду, и поколениям детей будут внушать вымыслы, которые служат сиюминутным политическим целям.

До столицы Империи я добирался на корабле, чрезвычайно страдая от морской болезни. Оказалось, что я терпел неудобства напрасно, поскольку слухи о войне в западной провинции были преувеличены и по железной дороге пассажиров перевозили без помех. Вскоре после прибытия я был принят Его Превосходительством. Это был представительного вида аристократ, граф фон 3., румяный, с седыми бакенбардами, прекрасно ориентирующийся в хитросплетениях европейской политики, к тому же, как я мог убедиться, знаток живописи и литературы. Мы говорили по-французски.

— Ваша публика, — сказал он, — легко поддается иллюзиям, гм, гуманитарного свойства. Каждый раз, когда газеты сообщают о волнениях в наших западных губерниях, различные carbonari и общества утопистов приходят в возбуждение, разглагольствуя на языке якобинцев о правах человека. Можете мне поверить, наши конфликты несерьезны. Проводимая акция даже не войсковая, а всего лишь полицейская, хотя некоторые армейские части в ней задействованы. Однако, чтобы вы не думали, будто я предлагаю вам версию, заготовленную для заграничных корреспондентов, постараюсь ясно изложить принципы нашей политики.

Нельзя сказать, что мы недооцениваем сложности в отношениях с некоторыми народами в нашем многоязычном государстве. Наши публицисты написали даже немало работ, рассматривая особые черты народа, который, как вам известно, не так давно пополнил собою число подданных Империи. Изучение этих черт позволило им дать некие рекомендации нашим политикам, и должен с удовольствием отметить, что по большей части к этим рекомендациям прислушиваются.

Этот народ словно бы состоит из двух частей, настолько не похожих одна на другую, что теория о различном расовом происхождении шляхты и крестьянства в какой-то мере правдоподобна. В сущности, таковы результаты латинизации, которой подверглись высшие классы, в то время как, по счастью, в народ римская религия проникла слабо. Родственный нашему, этот славянский народ терпелив и покорен и не доставляет хлопот губернаторам. Простые люди, так же как и у нас, тысячу лет занимаются главным образом тем, что пьют и плодят детей. Впрочем, им не чуждо чувство благодарности, как выяснилось в последнее время, после либеральных реформ Светлейшего Государя.

Если бы не шляхта и духовенство, не было бы никаких восстаний и бунтов. Следует признать, что эта ничтожная часть народа сотворила себе поразительную мифологию мученичества и уверовала в собственное высокое призвание, вплоть до мессианства, порою даже провозглашая себя спасителями всего человечества. Подобные аберрации доказывают, что на одержимые такими идеями умы действительность не имеет никакого влияния. К сожалению, несомненно болезненное состояние этих умов находит выход в мрачной коллективной экзальтации, толкающей на героические поступки, отчаянные или просто самоубийственные. Потому понятно наше стремление изолировать и обезвредить эти несколько тысяч человек, которые провозгласили себя представителями народа, хотя не получили никакого мандата. Приговоры наших судов суровы, а для бунтовщиков хватит места на отдаленных северных окраинах Империи. Ваша гуманная совесть может спать спокойно, поскольку объект репрессий — не страна, а лишь незначительное меньшинство населения, состоящее из тех, кто, помня о своих привилегиях, хотел бы ею править.