Чеслав Милош - Придорожная собачонка

Допустим, в этом краю прогуливается дух юной помещицы под красным зонтиком. На справедливое возражение, что духи не ходят с зонтами, можно ответить: но что-то же происходит со множеством предметов, вышедших из употребления, лишь некоторые из них попадают в антикварные лавки. Итак, идет под красным зонтиком Лиля, а может быть, Ися, которая когда-то хаживала по артистическим кабаре и читала Пшибышевского. Она чувствует: что-то здесь неладно — ведь в места своей юности возвращаешься с надеждой, что если они и изменились, то ненамного и их можно узнать. Она ищет парк, а попадает в заросли, в овраг, стоит на склоне, поросшем лопухами и осотом, и говорит себе, что где-то здесь должна быть беседка, в которой они с Витольдом целовались. Странно, думает она, все исчезло — и парк, и беседка, но, может быть, самое странное, что я никогда не встречаю Витольда у нас на том свете, и это, наверное, значит, что на самом деле я его не любила.

Когда пишешь о музыке, стоит говорить не только о звуке, но также и о действиях музыкантов. Одно удовольствие наблюдать, как играет симфонический оркестр или квартет. Уже то, что вместе собрались музыканты из разных районов города, из разных квартир и домов, и у каждого своя семья и свой вид из окна, и, собравшись, вместе исполняют произведение, то есть дружно повинуются приказам записанных на бумаге звуков, — достойно удивления. Да и сами они разные — один лысый, другой бородатый, этот — тощий, а на той зеленое платье, особенно заметное на фоне фраков. Они играют, а значит, служат чему-то — чему-то с иной протяженностью во времени и иным способом существования. Чему-то, что жило до их рождения и проживет, неважно, как долго, но дольше, чем они. Мы, слушатели и зрители, присутствуем при вхождении теплокровных существ-однодневок в страну математических пропорций, кристаллов не подвластной ничему логики, чистых идей. На границе этой страны они проводят по струнам своими смычками, ударяют по клавишам рояля, дуют во флейту и охотничий рожок. И это наполняет нас радостью, заставляет думать о том, как прекрасен, богат и разнообразен человеческий мир.

Кошки прожили вместе с людьми тысячи лет, и на первый взгляд в этом нет никакой тайны. В свою защиту они могли бы сослаться на столетия верной службы. Ведь земледельческие цивилизации — это зерно, а где зерно, там и мыши. И так уж повелось, хотя обстоятельства изменились.

Но все же стоит задуматься над особым положением кошек. Разве вы не замечали лукавства и веселого любопытства, появляющихся на лицах наших ближних, как только начинается разговор о кошках? Нечто подобное можно наблюдать, когда речь заходит о сексе. Что же касается собак, то они не вызывают чувства как бы тайного, но знакомого всем сообщничества. Я настаиваю, что человек и кошка связаны на телесном уровне, и с кошкой каждый из нас ведет себя не как личность, а как одна из многих человеческих особей, ведомая соблазнами обоняния и осязания, которые притягивают нас к некоторым деревьям, цветам, птицам, зверькам, пейзажам или к некоторым формам и краскам. Кошка одним своим видом требует, чтобы ее гладили и ласкали, отсюда в языке любви эти бесчисленные ласковые словечки, эти «котик», «котенок», «киска». Больше того, наше чувство обоняния и осязания по отношению к кошкам одинаково вне зависимости от того, кто мы: ребенок, старик, мужчина, женщина. Любовь к кошкам, возня с кошками или жестокое обращение с ними, наверное, разные стороны общего для молодых и старых влечения.

Над этой общностью стоит задуматься. Независимо от своеобразия каждого из нас, мы — представители одного и того же вида, с типичными для него головой, ногами и руками, а анатомический атлас показывает, что у нас внутри. При этом мы устроены так, что подобно подсолнуху, поворачивающему головку к солнцу, тянемся к вещам, которые кажутся нам красивыми либо привлекательными. И вот, стоит уделить минуту внимания нашему эротическому (именно так!) пристрастию к кошке, как мы начинаем задавать себе вопросы, касающиеся, ни больше ни меньше, неизменных черт нашей природы.

Тем более что кошачья природа, несомненно, существует, и наша связь с кошкой — взаимодействие ее и нашей природы. Но сознание, но язык, история — перебьют меня, — куда уж тут бедному зверьку! Не будем, однако, зазнаваться и отделять высокую сферу духа от элементарных ощущений. Лучше воспользуемся присутствием домашнего любимца, который как раз потягивается на кресле, и постараемся забыть о выводах философов нашего столетия, уверяющих нас, что никакой человеческой природы не существует. Возможно, сложно отстаивать существование человеческой природы в беспощадном потоке перемен, но когда я с удовольствием смотрю на кошку, которая зевает, показывая розовый язычок, то, несомненно, ощущаю свою природу. И — подчеркнем это — совсем не все равно, существует человеческая природа или нет. Только если она есть, можно пытаться установить, что в наших законах и институтах ей благоприятствует, а что, противореча ей, вредит. Вот так, от кошек до важной философской проблемы. Хотя они не подозревают об этом, поставим это им в заслугу.

То, что я скажу, поймет каждый, кто пережил подобный момент, например, в результате какого-нибудь исторического переворота, когда жизнь в человеческом социуме внезапно открывается с неожиданной стороны. Впрочем, если принять во внимание, что в этом столетии было множество исторических переворотов, у многих из нас есть такой опыт.

Это происходит так: мы ходим, смотрим, испытываем сочувствие или гнев и вдруг осознаем, что вся эта действительность вне слов. То есть о ней ничего нет в газетах, книгах, сообщениях, ничего нет в поэзии, прозе или на экране. От этой простой действительности, познаваемой обычнейшим образом, отклеилась другая, автономная, замкнутая в языке, не похожая на первую. В удивлении мы задаем себе вопрос: может, это сон? фата-моргана? Ткань языковых символов обвивает нас, как кокон, и оказывается достаточно прочной, чтобы мы начали сомневаться в адекватности наших ощущений.