Леонид Гиршович - Суббота навсегда

379. …обе Марии были новыми христианками. — В житийной литературе нет указаний на то, что Матерь Божия приняла крещение.

380. Местоблюстителем был о. Тиресий (Терезий), поэтому читал министрант… — в Испании, где, в отличие от Англии, была не «драматургия ее величества», а «ее величество драматургия», слепой о. Терезий просто не мог не превратиться в слепого Тиресия.

381. …благодарение Господу и его Святой Инквизиции ~ в сопрано недостатка у нас не было. — Как уже говорилось, в отличие от английского театра, на испанской сцене женские роли исполнялись женщинами.

382. …церковь отрекается от вас и передает в руки светской власти. — См.прим. № 190.

383. Показать бы тебе, насмешнику ~ что случится с жизнью твоей… — Многие бы могли принять это на свой счет, но ошиблись бы. Мы отсылаем читателя к творчеству поэта А. А. А. Итак, три слуховых окошка, за которыми скрипач представляется лучше скрипачки, актер лучше актрисы, машинист лучше машинистки. Есть здесь что-то одновременно и допотопно-мещанское: фрак Жорж-Занд — и безнадежно-советское: платоновское, макаренковское; интересно, в женских исправительных колониях к надзирательницам по уставу полагается обращаться «гражданин начальник»? (Тогда уж совсем «кобёл» какой-то получится.) Кстати — право на половое самоопределение в грамматике должно быть обоюдным: поэтесса Кузмин, писательница Харитонов — если учесть, что причины перверсии могут быть самыми разнообразными.

384. Лобное место — vertex буквально «темя».

385. …он по своей воле уступил премьерство сыну, которого горячо любил… — Предвидя скорое падение, Лерма сажает на свое место сына, герцога д’Уседу, для себя же исспрашивает кардинальскую шапку.

На этом, любезный читатель, «Примечания» прощаются с тобой. Мы беспокоили тебя поминутно и вконец утомили листанием страниц. Отныне ты остаешься с текстом наедине. Не обижай его. А уж он тебя не обидит. По крайней мере, автор молит об этом Бога — да ниспошлет Он нам обоим здоровья и слоновью кожу в придачу. Vale.

И вот замысел романа выступает из мглы исполинским кораблем. И как подле романа автор, так подле корабля челнок. Что корабль — не призрак, убеждает звук, одновременно и оглушительный и щемящий — гудка. По всему борту, заржавленной стеной ставшему над челноком, видишь пузырчатую россыпь глазков. В каждом по мордочке. То и дело в одних местах пузырьки лопаются, а в других вспыхивают. «За толстыми стеклами очков плавают, как рыбки в аквариуме, маленькие…» — в общем, похоже. Снова гудок. И покуда глядишь вслед тонущей в тумане громадине, вспоминаешь восстание на броненосце. Исключительно по контрасту.

Запись в дневнике: « Такого-то. Ходили на „Амаркорд“, видели корабль жизни».

Калипсо молвила: «Держись созвездия Велосипедиста. С тех пор, как он был взят на небо, Одинокий Велосипедист, еженощно внимавший шуршанию своей шины, тершейся о влажный асфальт, по нему держат путь — слышишь, Одиссей?» И горько заплакала. Не потому, что старый интриган покидал ее, не верьте! Потому, что не брал с собой. В подтвержденье читаем:

«Вторник, 29 авг. 82 г. (Век не указан.) Тезей убежал с наступлением утра. Ариадна, увидев себя одинокой, начинает обыскивать остров по всем направлениям; и вот в первых лучах знойника, с высоты крутого утеса, замечает на горизонте все уменьшающуюся точку — корабль… Тогда… Вот мгновение, которое трудно описать и которое нужно схватить: она не может идти дальше, она не может звать; кругом вода; корабль едва чернеет на горизонте. Тогда она падает на утес, опустив голову на правую руку, и вся ее поза должна выражать весь ужас одиночества и отчаяния этой бессовестно покинутой женщины…»

Мари-Константин Рюсс!

Можно не верить в существование Бога и при этом верить, что Он тебя слышит. Болит душа за эту Ариадну, эту Навсикаю, эту Калипсо — не взятую с собой. И так желавшую быть восхищенной из сераля.

Оправданием служит, что мужчины любят женщин иначе, чем жещины мужчин. А которые-де любят женщин так же, как те любят их (weibliche Männer — как писал еще один вундеркинд-страдалец, противопоставляя Дон-Жуану Казанову)… ну, так они и остаются на острове. Но ведь речь о том, чтобы взять с собою на корабль.

Между тем в другом дневнике находим (ибо сколько записей, столько и дневников): «Я сказал ей, что знаю таких, у кого все погибли. „У всех все погибли“, — отвечает».

Разговор имел место в зале ожидания, того бесконечного ожидания, которое так знакомо являющимся по повестке. Сколько еще можно ждать! Они расхаживают, присаживаются, друг на друга не глядят. Аутизм поколений. Просьба выстроиться в хронологическом порядке. И тут вижу: цепочки, цепочки — без числа. Или то эффект боковых зеркал? Но хотя я не вглубь двигаюсь, а, медленно вращая педали, еду по фрунту этого — никакого тебе звона разбитого стекла. В глубине цепочек можно различить пейсы, лапсердаки, но первые три ряда побриты, современны — вполне призывники. Так вот каков он, Моисей Ионович, переписывавшийся с Бяликом, и чью открытку к сыну я видал. «Дорогой мой сыночекъ Iоночка…» Марка была оторвана вместе с уголком — так с мясом рвут золотые сережки. Адресат открытки, «Iоночка», ступил по еще не уничтоженному, еще теплящемуся следу существования отца в сорок первом. Но «до» — от внутреннего взрыва. Это совершилось в мае, искупительная жертва страною еще не принесена.

А за те три года, что истекли с прошлого раза, когда мы, читатель, здесь побывали, мои дождались возвращения крови еще одного Моисея Ионовича. Но это не то горе (подготавливаю я следующего за мною). Анахронизм — вот проклятье и ужас рода человеческого (хоть и в трепете, все же я уповаю на Бога — да свершится воля Его).

Возвращаясь к «вопросу на краю бездны». Существует ли будущее? Не оптический ли оно обман при помощи небьющихся и непрощупываемых зеркал — то есть всего лишь криво отраженное прошедшее? Но и об этом уже писалось. Иные на это говорят, что конкретного будущего нет. Его — тьмы. По числу возможностей — существующих, осуществляемых, неосуществленных. А числу этому нет конца. И ведет где-то свое существование гр. Безухов, гениальный создатель образа Льва Николаевича Толстого. Впрочем, продолжить эту тему случай еще представится — мы позаботимся, чтобы он представился.

Покамест же мы медленно едем по фрунту, и приходится все время крутить руль, как если б петляла тропинка. Это оттого, что кто-то выдвинулся на полшага из шеренги, другой подался внутрь. Тоже мне красноармейцы… И вспоминаешь страшное: «Жиды города Киева…»