Ольга Покровская - Малая Бронная

– Стой! Стрелять буду! – хрипло надрывался парень где-то сзади.

– Угу. Сейчас! Уже торможу, – вполголоса отозвался Володя, сильнее давя на газ.

Он услышал, как разорвался выстрел, пуля чиркнула по борту машины. «По колесам стреляет, гад! Ну да, пусть попробует попасть в такой темноте!» Пригнувшись, он на полной скорости врезался в створки ворот. Хлипкая цепь, соединявшая металлические ушки, заскрипела и надорвалась, Володя газанул еще. Цепь разлетелась на две половины, створки распахнулись, машина, взревев, вырвалась на дорогу. Снова грохнул выстрел, и что-то сухо треснуло сзади. Он обернулся – узкое окошко на задней стенке кабины покрылось мелкой сетью трещин. Снежная пелена взметнулась перед лобовым стеклом, мелкими брызгами омыла лицо. И он увидел вдруг широкий, отливающий синью Днепр, высокий берег, ощутил ступнями колкую, высохшую от жары траву. Инка, маленькая, верткая, черная от солнца, неслась к обрыву, и короткая темная коса скакала по ее спине, шлепала между лопаток.

– Володя! Давай за мной! Прыгнем вместе! – крикнула она на бегу, поравнялась с краем обрыва, оттолкнувшись босыми пятками, взлетела ввысь, сложилась пополам и, головой вниз, полетела в разлитую внизу синь.

Стало жарко, что-то теснило грудь, тяжело было дышать. И Инка, уже совсем другая, порывистая, отважная девушка с горячими черными глазами, лукаво улыбалась ему, прячась среди высоченных золотых подсолнухов. Манила, звала за собой, шептала что-то, губы выпачканы вишневым соком.

– Постой! Подожди меня! – позвал он и шагнул за ней.

Но Инка уже исчезла среди качающих головами, обращенных к солнцу цветков. И вдруг снова глянула на него откуда-то сверху, высушенная, строгая, с тонкими злыми морщинками в уголках глаз. Сжала тонкие губы, качнула головой и каркнула своим резким беспощадным голосом:

– Это все, Володя! Все!

Вероника сидела за обеденным столом и машинально передвигала туда-сюда чайные ложки. Два часа назад все закончилось, эта женщина, Галина, увезла Володю в Омск. У нее почему-то не получалось даже мысленно употреблять слова «труп», «тело», она по-прежнему называла его Володей. «Была в морге на опознании Володи», «Галина договорилась о транспортировке Володи» и т. д. Она произносила его имя буднично и почти ничего не чувствовала при этом. Даже удивлялась себе – такое спокойствие на фоне истошного отчаяния остальных. Ее же с самого начала, с разбудившего ночью квартиру телефонного звонка, окутало странное безразличие, апатия. Как будто она заранее знала, что этим кончится, предвидела и теперь нисколько не удивлена, не шокирована. Спокойно отвечала в милиции на вопросы, рассудительно объясняла, что о незаконных махинациях сожителя ничего не знала. Ей сообщили, что Володя погиб в ходе крупной операции по разоблачению расхитителей социалистической собственности, что виноват в случившейся трагедии, прежде всего, начальник станции Матвейчук Федор Иванович, что он пойдет под суд… Она кивала и говорила, что никого не винит…

Потом приехала Володина жена, кстати, довольно миловидная тетка, только очень уж «училка», на все пуговицы застегнутая, брызгала слюной ей в лицо:

– Это ты, ты его убила, тварь! Из-за тебя он пошел на это! Я бы никогда не заставила его преступить закон ради денег! Ты его совратила, сбила с пути. А теперь он умер, умер!

В ответ на обвинения она лишь улыбнулась светло, как помешанная, и промолчала. Галина обосновалась в комнате у Инны. Вероника слышала из-за стены, как она рыдает, бьется в истерике. Инна, железная, как всегда, все хлопоты взяла на себя. За несколько дней все было сделано – бумаги подписаны, разрешения получены. И сегодня Галина уехала, наконец-то сумела затащить его, хоть и мертвого, домой.

Ника сидела у стола, не зная, за что взяться, постоянно отвлекаясь на какие-то нелепые, бесполезные мысли. Что же теперь делать с пирогом? Ведь испекла лимонный, его любимый. Куда его теперь? Если Галина попросит прислать его вещи, нужно ли будет отправлять часы, которые она сама подарила ему на Новый год? Когда умер отец, такой же огромный, богатырь, как и Володя, матери пришлось заказывать нестандартный гроб… Интересно, и Галине придется?

Она обрывала саму себя, пыталась сосредоточиться на чем-то очень важном, но мозг отказывался подчиняться, выдумывал все новые и новые мелкие дурацкие проблемы.

«Нужно что-то делать, что-то предпринять, – думала Вероника. – Приготовить ужин… Но Володи больше нет, значит, не нужно… Что же я хотела? Ах, да, пришить пуговицу к голубой рубашке. Нет, постой, рубашка тоже ему уже не понадобится. Нужно выпить чаю, вот что», – решила Вероника.

Она потерянно, как сомнамбула, двинулась на кухню, подставила чайник под струю воды, грохнула его о плиту. Руки действовали умело и слаженно, по привычке, как будто бы в полном отрыве от сознания. Вернулась в комнату, села и вдруг в ужасе уставилась на стол. На белой скатерти дымились две чашки. Она сама их налила, машинально, по привычке. Две чашки крепкого янтарного чая для нее одной.

И только в эту секунду она осознала вдруг, что все кончено, что его больше никогда не будет. Он не войдет в комнату, пригибаясь, чтобы не стукнуться о притолоку, не выпьет чаю, не подхватит ее на руки. Не будет у них долгой счастливой жизни, о которой они мечтали вечерами, лежа в обнимку на кровати. Не будет домика в деревне, который Володя так хотел построить своими руками, большой лохматой собаки и троих детей. Ничего этого не будет, потому что Володю застрелили. По-глупому, случайно. Милиционер целился по колесам, а попал в крохотное заднее окно кабины. Нелепость. Так и специально не попадешь.

Губы ее искривились, горло сдавила судорога. Она тяжело осела на пол, запустила пальцы в волосы и завыла, раскачиваясь из стороны в сторону. Прорвавшая, наконец, окутавшую ее апатию боль билась и пульсировала во всем теле. Хотелось выплеснуть ее, выдернуть из себя с корнем. Вероника подняла голову и встретилась глазами с тряпичной куклой Марусей, которая застыла на кровати с глупой улыбкой.

– А ты что? Ты смеешься надо мной, мертвячка? – страшно закричала она.

Кинулась вперед, схватила куклу и принялась рвать ее на куски, выдирать клоки шерстяных ниток, заменявших Марусе волосы, раздирать пальцами старый обветшавший ситец, вцепилась зубами в мягкий кукольный живот, прорвала ткань и закашлялась, подавившись полезшей наружу ватной трухой. Рвала ее и кромсала в бессильной ярости, пытаясь хоть кому-то отомстить за разбитую жизнь.