Петер Зилахи - Последний окножираф

И до сего дня каждый полдень «Хуняди» прибывает в Белград.

Бывает, стоишь дождливым февральским днем в толпе. Ты — чужой, и вокруг все чужие. Бродишь полусонный под моросящим дождем. Все кончится так, что никто этого и не заметит. Всем уже будет неинтересно, никто не обратит внимания, что вот он, первый день без демонстраций. Кто-то подкрадывается к тебе и шепчет на ухо: этот день и эта демонстрация будут длиться вечно и будут начинаться сызнова каждый день.

Для нас с Герге, как бы мы ни винились, День защитника родины закончился раньше срока. Дядя Шани везет нас домой на своей машине. Он снял с нас пионерские галстуки. Сомнений нет: мне больше не позволят исполнить свой патриотический долг, никогда не разрешат декламировать «Встань, мадьяр, зовет Отчизна», словом, родину защищать будет некому. А все потому, что я повязал пионерский галстук не туда, куда следует! Дядя Шани — лингвистический гений, он говорит подлежащими, приставки употребляет по закону свободных ассоциаций, у него каждое слово — языковое открытие. Язык для него — что для меня галстук, ну а я, если уж они не хотят, чтобы я был пионером, стану писателем. И об этом напишу тоже. С болью и откровенно. Я буду писать только правду. Бывший пионер и король футбола, финалист всевенгерской олимпиады по русскому языку, многократный призер конкурсов декламации XII района Будапешта, который так вдохновенно читал «Встань, мадьяр», что довел до слез преподавательницу сольфеджио вместе с хором девочек. А что было бы, если бы у меня еще и голос ломался! Лучшие годы своей жизни я отдал пионерской организации, в семь лет не сбежал в Париж, как Жофи Брюннер, и теперь, вместо француженок-гувернанток, вынужден слушать, как спрягает глаголы дядюшка Шани, который опять делает в предложении поворот на 180 градусов, наобум согласовывает сказуемое с подлежащим из фразы, которая прозвучала минут пять назад, подчеркивая головокружительный вираж эмфазой, и тут же, без предупреждения, ставит точку. Он смотрит на нас, смотрит выразительно, со значением, смотрит и ждет, чтобы мы ему поняли. Понятно, что мы понимать. Мы понимать его. Да когда ж это кончится? Сколько еще нам гнить в этой начальной школе? И каждый месяц все уменьшают наш рост хитроумными медицинскими инструментами, заглядывают нам в трусы. Ну и что они там увидят?

Окножираф: «Посмотри статью о слове “язык”. Обрати внимание, что о слове “язык” в книге две статьи».

После битвы на Косовом поле сербы бежали на север, и все немного сместилось — и сербы, и поле, и надор, и фехервар. У венгров и у сербов много общих слов, но значения их смещены. Например, калач означает пирожное, лепешка — пирог, сову они называют курицей, а курицу — петухом, и только от точки зрения зависит, считать ли, что сербский петух — это курица, или же что венгерская курица — это петух. Слова «юго» и «угр» восходят к единому истоку, мы родичи, прошлое наше — колодец глубины несказанной, на старых картах южная граница Венгрии проходит на несколько сот километров южнее. Отсюда — один прыжок, и мы можем прижать южных угров к нашей груди. Лишь бы финны не возражали!

Хорошо бы устроить союз, но не от фонаря, как у южных славян, где никто друг другу не нужен, а более осмысленный и глубокий, чтобы перестала наконец проливаться сентрал’юропейская кровь и наши объединенные задницы омывало бы море. Тогда наши футболисты попали бы снова в финал кубка мира, осталось придумать только название, Объединенные Югугры, к примеру. Могли бы взять еще курдов. Они тоже знают, что такое турецкое иго. Да и вьетнамцев, а что? Союз нерушимый…

Сержан хвалится, что он трилингв, а языков никогда не учил. С тех пор как началась война, сербский, хорватский и боснийский стали тремя языками. Сербы, хорваты и боснийцы поделили между собой язык, как Боснию. Все они настаивают на том, что это их родной язык, боснийцы ищут древние корни, хорваты оплачивают переводчиков. Не могут же они общаться на языке, разделенном натрое. В самом деле, как можно представить, чтобы серб разговаривал на хорватском с боснийцем? А на каком языке будет говорить ребенок, родившийся в смешанной семье, где жена, положим, боснийка, а муж хорват? [50] «Языком я ощущаю вкус пищи. Я знаю, какая она, соленая, сладкая, горькая или кислая. Когда я говорю, то шевелю языком» (Окножираф, 108).

Выступает какой-то политик. Он говорит, что качество — это вопрос доверия.

Он говорит, что время — это причинно-следственная зависимость, оно производит будущее из настоящего с помощью прошлого. Его ремесло — это будущее, прошлое и настоящее, но в первую очередь все же будущее. В этом деле он дока.

Окножираф: «Если все, что существует, собрать воедино — это и будет весь свет. Каждый, кто родился, появляется на свет».

Я родился через двадцать пять лет после войны. Ленину, если бы он продолжал жить, тогда исполнилось бы сто лет, Святому Иштвану — тысяча. Между ними — персонифицированный ноль, как нулевой километровый столб при въезде в туннель с Цепного моста, Будапешт — мой отправной пункт. Одна тысяча девятьсот семидесятый: введен в эксплуатацию «Боинг-747» (Jumbo Jet), начались советско-американские переговоры по разоружению, открылась первая линия будапештского метро, Бразилия в третий раз выиграла чемпионат мира. Раз в три года любой венгр может съездить на Запад, стоит копить деньги («Молодежный накопительный счет»). Когда с конвейера сошел стотысячный «Икарус», родители записали меня в школу. Универмаг «Шкала Метро» строился параллельно моей учебе — по этажу в год. Когда я дошел до восьмого класса, его достроили. Желание путешествовать носилось в воздухе.

Когда я был зародышем, мама искупала меня в Черном море. Может, с тех пор я и подсел на соль. Я просыпаюсь ночью, мама плывет в темноте по-собачьи. Кто-то кричит с другой стороны: сейчас принесу воды. Дабы утолить мою жажду, родители (они были инженерами) сменили профессию. Мама стала преподавать математику, а отец торговать людьми — он продавал на Запад гениев. Занимался программным обеспечением и объездил весь мир.