Дженди Нельсон - Я подарю тебе солнце

На туалетном столике так и стоят ее антикварные пульверизаторы, пузырьки с французскими духами, коробочки в форме ракушек с тенями, помада, карандаши. В серебряной расческе остались ее черные волосы. Биография Василия Кандинского так и лежит лицом вниз, словно она возьмет ее и дочитает с той же страницы, где остановилась.

Но сегодня мое внимание привлекает фотография. Папа держит ее на ночном столике, думаю, для того, чтобы с утра первым делом посмотреть на нее. Мы с Ноа впервые увидели этот снимок только после маминой смерти. И я теперь насмотреться не могу на маму с папой в тот момент. На ней оранжевое платье с яркими разводами, как у хиппи, а пышные черные волосы закрывают почти все лицо. Глаза очень броско подведены сурьмой, как у Клеопатры. Она как будто смеется над папой, который стоит на одноколесном велосипеде, разведя руки в стороны, чтобы не упасть. Он тоже радостно улыбается. На голове у него черный цилиндр, как у Безумного Шляпника, а выгоревшие от солнца волосы доходят до середины спины. (Когда Ноа это увидел, они с папой молча перекинулись взглядами: О, Кларк Гейбл.) Помимо этого, у папы сумка со стопкой виниловых пластинок. На их загорелых руках сверкают обручальные кольца. Мама тут как всегда, а папа кажется совершенно другим человеком, таким, какого, в общем, как раз могла вырастить бабушка Свитвайн. Получается, что этот суперсумасброд на одноколесном велике сделал маме предложение всего на третий день знакомства. Они оба учились в одной школе, он на одиннадцать лет старше. Папа сказал, что просто не мог позволить себе ее упустить. Ни одна другая женщина не делала его таким счастливым, черт возьми.

А мама говорила, что ни с одним мужчиной ей не было так надежно. С этим-то суперсумасбродом ей было надежно!

Отложив фотографию, я задумываюсь о том, что было бы, если бы мама не умерла и папа вернулся бы к нам, как она решила. Маму, какой я ее знала, не особо интересовала надежность. У мамы, какой я ее знала, весь бардачок был забит квитанциями за превышение скорости. Она зачаровывала целые залы студентов своей страстью и эмоциональностью, а также своими идеями, которые критики называли дерзкими и разрушающими каноны. Она носила пелерины! На сороковой день рождения прыгнула с парашютом! И вот еще что: она постоянно тайно резервировала билет на самолет на одного в разные города мира (я подслушала), а на следующий день никуда не вылетала – зачем? И сколько себя помню, мама играла с огнем, когда думала, что никто не смотрит – держала руку над плитой, засекая, на сколько ее хватит.

Ноа однажды сказал, что слышит внутри нее конский галоп. И я поняла, что это значит.

Но я почти ничего не знаю о том, как наша мама жила до того, как появились все мы. Только то, что она, по ее собственным словам, была хулиганкой, которую перекидывали от одних приемных родителей к другим, потому что все складывалось плохо. Она рассказывала, что ее спасли книги по искусству в городских библиотеках, научив ее мечтать и зародив желание поступить в колледж. И все. Но она все время обещала, что расскажет мне все, когда я немного повзрослею.

Вот я немного повзрослела и хочу, чтобы мама мне все рассказала.

Я сажусь за ее туалетный столик перед ее длинным овальным зеркалом в деревянной раме. Мы с папой собрали всю ее одежду по коробкам, но подойти к этому столику ни у кого сил не хватило. Это казалось святотатством. Это был мамин алтарь.

Когда говоришь с кем-то через зеркало, душа переходит в другое тело.

Я брызгаю ее духи на шею и на запястья и вспоминаю, как мне тринадцать лет, я сижу прямо здесь перед уроками, методически нанося на себя всю ее косметику, в которую мне в школу ходить не разрешалось: самую яркую красную помаду, которую мама называла «тайными объятьями», черную подводку, яркие синие и зеленые тени, блестки. У нас с мамой тогда была война. Я только-только прекратила ходить с ней и братом по музеям. Она подошла сзади, но не разозлилась, а взяла свою серебристую расческу и начала меня причесывать, как в детстве. Мы вместе оказались в зеркале. Я заметила, как на расческе смешались наши волосы, светлые и темные, темные и светлые. Я смотрела на ее отражение, она – на мое.

– Я бы так не переживала, и все у нас было бы лучше, Джуд, – мягко сказала она, – если бы ты мне так сильно меня саму не напоминала.

Я беру ту самую расческу, которой она причесывала меня в тот день, три года назад, и начинаю причесываться, пока не распутываю все узлы, пока в расческе не становится столько же моих волос, сколько и ее.

Если твои волосы спутаются с чьими-то еще на расческе, ваши жизни сплетутся навеки.

Никто не говорит, до какой степени выражение «ее не стало» означает, что ее не стало, и сколько это продлится.

Вернувшись к себе, я едва удерживаю себя в руках, чтобы не перебить все вокруг бейсбольной битой, настолько сильно я скучаю по маме. Если бы только в библии было что-то такое, что бы действительно нам помогло. Если бы что-то могло перевернуть машину обратно (пять раз, согласно свидетельствам очевидцев), склеить лобовое стекло, расправить ограждение, остановить колеса, высушить дорогу. Если бы что-то могло вернуть в изначальное состояние двадцать две переломанные кости в ее теле, из них семь в шее, расправить легкие, запустить снова сердце, убрать кровоизлияние в ее гениальный мозг.

Но такого ничего нет.

Это невозможно.

Хочется швырнуть эту бестолковую библию в бестолкового Кларка Гейбла.

Вместо этого я прижимаюсь ухом к стене, разделяющей наши комнаты, проверить, слышно ли Ноа. Несколько месяцев после маминой смерти он плакал во сне, и я вставала по первому же звуку, шла к нему, садилась на кровать и ждала, когда он перестанет. Он ни разу не просыпался, не видел, что я сижу с ним в темноте.

Я прикладываю к разделяющей нас стене обе руки, я хочу ее столкнуть…

И тут мне приходит мысль. Такая очевидная, что непонятно, почему же я сразу об этом не подумала. И уже через миг я сижу за столом, ноутбук грузится.

Я сразу же иду на сайт «Утраченная связь».

Там нахожу сообщение от Ноа к Брайену, это, как обычно, мольба.

Я бы отдал все десять пальцев, обе руки. Все что угодно. Прости меня. Мне очень жаль. Давай встретимся в четверг в 5 вечера.

Ты знаешь где. Я буду ходить туда каждую неделю до конца своей жизни.

Ответов нет.

А если он появится? У меня учащается пульс. Как я раньше не подумала? Я спрашиваю у Оракула: «Что, если связаться с Брайеном Коннели?»

К моему восхищению, предсказаний в изобилии. Ссылка за ссылкой, и все на Брайена:

Разведчики высадились в Академии Форрестер, чтобы проследить за питчером-геем «Топором» во время третьего раунда драфта.