Олег Рой - Белый квадрат. Лепесток сакуры

Ротмистр сошел с поезда в Чите, где собиралась его часть; путь Спиридонова лежал дальше, в Первопрестольную. В Новониколаевске в его купе подсел некий чиновник, попытавшийся было рассказывать Спиридонову фантасмагорические версии о том, что Рожественского разгромил союзный англо-французский флот, но тот только заметил, что это совершенно не важно и сейчас следует думать не о том, кто виноват, а о том, что делать дальше. Чиновник еще пару раз пытался втянуть Спиридонова в разговор, но ему это не удалось: в отсутствие Фудзиюки на Виктора навалилась какая-то меланхолическая апатия, и он проводил время, разглядывая однообразные заоконные пейзажи и травя попутчика дешевой махоркой. Когда поезд прибыл в Москву, тот, вероятно, был просто счастлив, а воздух столицы против атмосферы, царившей в спиридоновском купе, должен был показаться ему чистым, как в горах Кавказа.

В Москве Спиридонова встречали родители. За время, проведенное Виктором в армии, дела у отца пошли в гору, на военных заказах его механические мастерские наварили неплохой барыш, и он переехал с матерью в Москву, оставив вяткинское производство на приказчиков. В столице он открыл магазин, где, кроме изделий своего вятского завода, торговал швейными машинками в концессии с немецкой фирмой «Зингер», представитель которой стал его партнером. Для проживания отец приобрел небольшой домик, бывшую дачу, у села Татарово, в знаменитом дачном месте, и настойчиво звал сына квартировать у них, но Спиридонов отказался – не хотел стеснять родителей, да и до Татарова от места службы было далековато.

– Вы уж не обессудьте, – говорил родителям Спиридонов, – но от вас до полка не наездишься. Зимой да летом еще куда ни шло, а как весенний разлив придет?

Родители скрепя сердце вынуждены были согласиться. Спиридонов бывал у них с оказией, благо в окрестностях Татарова очень кстати находился стрелковый полигон, где упражнялись в стрельбе и кремлевцы.

Несмотря на радость встречи, было видно, что известие о ранении и плене сына сильно ударило по его родителям, особенно по матери. В последнюю их встречу седины у нее не было вовсе, теперь же она была седа, словно снег. Отец держался лучше, но было заметно, что он тоже переживал.

Виктор проследовал в расположение своей части, отдал документы, получил приказ ждать назначения и отпуск на две недели с послезавтрашнего дня. На следующий же день его с родителями пригласили в офицерское собрание полка. Присутствовал сам шеф, который лично, в подобающе торжественной обстановке, вручил Спиридонову недостающие у него награды – ордена Святого Станислава четвертой степени и Святой Анны третьей. Шеф поблагодарил его родителей за воспитание достойного сына Отечества, а начальник штаба при вручении зачитал выдержки из приказов о награждении, так что к концу церемонии Виктор, не особенно склонный к смущению, пунцовым цветом лица напоминал отварных раков, украшавших поданный по случаю галантин из поросенка. Обстановка в офицерском собрании оказалась очень домашней, хотя две трети офицеров были Спиридонову не знакомы; зато он рад был встретиться с несколькими своими однокашниками, которые хоть и служили в других частях, но на его награждение прибыли нарочно. В их числе, к его огромной радости, был и Саша Егоров, в чине поручика лейб-гвардии Эриваньского полка, очень кстати прибывшего в Москву для перевода в штаты одного из военных училищ с повышением в чине.

– То есть тебя можно поздравлять с штабс-капитаном? – уточнил Виктор с улыбкой.

– Можно-то можно, – ответил Егоров, – да только без толку. Вот недолга, всю войну просидел у черта на куличках под горой Арарат. Пять прошений о переводе на высочайшее имя подал, пять, Витя! А они заладили одно и то же: «ввиду напряженной международной обстановки вообще и обострения отношений с Османской империей в частности перевод в армию Куропаткина считаем невозможным и, более того, нецелесообразным». Бюрократы, рака им в галифе!

И Егоров со злостью хрустнул костяшками пальцев, задумчиво глядя на одного из украшавших галантин раков, коему только что пожелал попасть в подштанники какому-то из генералов Генштаба.

– Не жалей, брат, – хлопнул его по плечу Виктор. – Немного ты потерял. С такими полководцами, как Стессель и Куропаткин, уж лучше в самом тыловом гарнизоне.

– Что, брат, досталось? – сочувственно спросил Егоров. Вопрос был риторический: конечно, досталось, вся Россия знала.

– Не то слово, – махнул рукой Виктор, доставая курево. – Наши под Артуром дрались, как суворовские чудо-богатыри, а что толку?

– Да-с, братец, – задумчиво отозвался Егоров. – России нужны перемены. Но не рэволюция, будь она неладна, а перемены исподволь, постепенные.

После чего они некоторое время молчали, пока Спиридонов курил.

– Кстати, о рэволюции… – Виктор погасил тлеющий мундштук (в Москве он вновь перешел на папиросы, благо французские, к которым он пристрастился в плену, здесь водились в изобилии, да и русских приличного качества хватало). – Рассказал бы ты мне, что тут у вас было, а то, сам понимаешь, в плену какие новости? Слыхал, была какая-то заварушка?

– Заварушка, – фыркнул Егоров. – Не заварушка… можно сказать, потрясение. Это не минутный рассказ, братец. Ты к своим завтра уезжаешь?

– Мои в Москву перебрались, – сообщил Виктор, – так что я в полном вашем распоряжении, милостивый государь.

– Тогда как ты смотришь, чтобы прогуляться по обеду к «Яру»? – Александр по-дружески пихнул Спиридонова в плечо. – Посидим по-человечески, про жизнь погутарим…

– И то дело, – немедленно согласился Виктор. – Ты где остановился?

– Давай я сам за тобой заеду, – смутился Егоров. – А то я тут, братец, у вдовы купеческой столуюсь, а она гостей принимать не велит.

Спиридонов рассмеялся и понял, что искренне смеется впервые за три года.

– Гостей, говоришь, принимать не велит, – повторил он нарочито серьезно. – Небось еще стара, как Мафусаил, и страшна, как Баба-яга?

– Тьфу на тебя. – Александр цветом лица постепенно приобретал сходство с аннинской лентой, украшавшей грудь Спиридонова. – Скажешь еще… московские купцы кого попало в жены не берут. Да и не стара она еще, на два года нас с тобой старше будет.

Спиридонов задумчиво кивнул, вспомнив Акэбоно. Она говорила, что старше его на десять лет… или больше? Он не знал, можно ли этому верить: ее тело было молодым, едва не юным, и потом, она уж раз обманула его, обещав вверить ему свою судьбу – и сбежав неизвестно куда.

Егоров его молчание расценил по-другому:

– Э, брат, вижу, ты меня за такие вольности и осудил уже?

– Окстись, – увещевал его Спиридонов. – С чего это? Или ты думаешь, что я на войне был произведен в монашеский чин? Отнюдь, поручик в монастырской иерархии пока не числится.