Атанас Мандаджиев - Старт

Повернувшись к девушке спиной, Деян отходит и останавливается у окна. Зимние сумерки отражают в стекле его образ. Бледный, сгорбленный, виноватый. Отражение проецируется на город. Крыши в снегу. Будто горные вершины. Маркировка антенн. Черный задымленный снег. Окружающий мир, соединившись с отражением человека, обретает оттенок виновности.

— Я был против восхождения!

Сквозь прозрачное отражение в стекле он читает собственные мысли.

Это был акт протеста против мании рекордов, против показухи, против несогласия с руководством. Я оставил группу в трудный момент, потому что не хотел быть заодно с безумием. Я хотел отстраниться от риска. Я боялся, что одним ошибочным шагом уничтожу память всех моих прежних бесстрашных шагов. И этот-то мой поступок и оказался ошибкой!

— Нам было ясно, что ты против!

— Найден рассказал? — Деян изумлен.

— Сами дошли!

Взгляд его снова останавливается на оконном стекле. Город погружается в виноватую тень человеческого отражения. Они погибли в убеждении, что я нарочно бросил их в самый тяжкий момент. Как был разочарован каждый из них, как презирал меня в последнюю минуту…

— Я хотел отграничить себя от вашего самовольства! — Деян вслух возражает, в сущности, не Даре, а своему призраку в стекле.

И слышит слова призрака:

— Да, отграничение, противостояние, но не открытое. Почему ты не высказал свое мнение вслух? Почему не вступил в борьбу с неблагоразумием? Боялся, что обвинят в нарушении дисциплины? Ты был недостойно благоразумен!

— В определенном возрасте человек уже может отграничивать себя, — Дара сама стесняется того обидного прощения, что звучит в ее голосе.

Значит, дезертирство — вопрос возраста? — спрашивает Деян свое отражение. Боже, эта сгорбленная виноватая тень — неужели это я?

У прозрачного двойника почти старческий вид.

Да, я старею! Самая страшная форма измены — старость! Измена самому себе! Я дезертировал с того пути, который в юности сам избрал. Своей осторожностью, своим невмешательством я опроверг собственную молодость.

— Я не хотел ответственности! — произносит он вслух.

Это звучит уже как самообвинение. Внезапно Дара, поседевшая девочка, становится серьезной и озабоченной:

— Не теряй время понапрасну! — Голос ее звучит старчески.

— Почему я не погиб вместе с ними! — стонет Деян.

Ему хочется головой пробить этот невыносимый образ в стекле.

— Останови лавину! — Дара почти приказывает.

Деян вздрагивает. Медленно поворачивается спиной к своему отражению. Оно тает в зимних сумерках. Ужасающая догадка осеняет Деяна: она сошла с ума!

— Какая лавина, Дарочка? Нет уже лавины! — Он пытается успокоить ее, но не может успокоиться сам.

— Какая! — Она уже раздражена. — Плохо же ты соображаешь… Теперь ведь расследование начнется! И мертвые, мертвые будут во всем виноваты!

— Мертвых оправдала сама смерть. Виноваты только мы, живые! — Он отвечает не ей, а своим мыслям.

— Да нет! — прерывает его Дара. — Все свалят на погибших! Мол, вожак во всем виноват… И вообще, так, мол, им и надо!

— Беда растет, как снежный ком!

— Ты спроси вот этих женщин, сколько они перенесли!

На соседней койке иссохшее существо едва размыкает губы. Видно, она целый дом тащила на себе, как улитка — раковину.

— Ох, не спрашивайте! Все-то я спешила, спешила!.. Побежала на трамвай, а люди ну прямо гроздьями висят! Ухватилась, а нога соскользнула и — под колесо… Если бы знать… Ох!

С постели рядом откликается юная девушка:

— А у меня теперь руки нет… Вот, учусь писать левой…

— Как это? — смущенно бормочет Деян.

— Так. Мчались на большой скорости!

Она смолкает. В тишине словно бы материализуется поспешность. Все спешат. Быстрее, быстрее! К цели, к вершине, к концу пути! Задыхаются! Спешат к смерти! Выбирают самый прямой, самый опасный, самый крутой путь. Ускоряют темп. Видят одну лишь цель впереди, не замечают опасности. Быстрее! Цель — это быстрота. Быстрота нужна как воздух. Быстрее, еще быстрее!

— Вижу, машина наша вот-вот в грузовик врежется! Я выскочила на ходу. Очнулась — а руки уже нет. Говорят, повезло. Могла бы и голову потерять!

— Видишь! — Дара обращается к Деяну. — Вот и получится, будто мы сами виноваты, сами хотели попасть в лавину!

Дара все еще чувствует, как скрипит на зубах зернистый снег.

Им так много нужно сказать, что они молчат.

Деян собирается уходить. Он понимает: Дара еще не освободилась от лавины.

— Только пусть не смеют запрещать нам восхождения! — Она вскидывает забинтованную руку — белый снежный кулачок.

«Как я боюсь состариться, как Деян!» — внезапно думает Дара.

— Что будем делать, Дарочка? — Деян обернулся на пороге.

— Будем помнить…

Это — самое насущное!

Дара вдруг обнаруживает, что всерьез начала мыслить.

Она наслаждается этим мучительным процессом, она оживляет Асена.

Она уже знает, что скалы, облака, ветер, тишина — все ведет к нему…

Что со мной? Я — воспоминание!

Во мне — шестнадцать живых, шестнадцать частиц меня самой. Теперь они мертвы. Я потеряла себя. Они болят во мне. Я искалечена и брошена у дороги.

— Не преувеличивай, — кротко возражает ей Асен.

И снова она мысленно спорит с ним, опровергает его, а он подшучивает над ней. С ним она не может ни плакать, ни печалиться, только спорить или смеяться.

Она осталась в живых. Зачем? Чтобы остальные не умерли насовсем! Как спасти их в своей памяти, как сохранить их? Теперь моя память — единственный их мир! Это прекрасный мир!

— А я бы предпочел мир менее прекрасный, но более реальный! — возражает ей Асен. — Ведь это огромное счастье — жить, пусть одно-два мгновения, пусть в самых тяжких условиях, но жить! Одно мгновение — блаженная вечность! Пусть холодно, больно, пить хочется, висишь на скале, но ведь дышишь, мыслишь, надеешься…

— Вне группы нет жизни! — обрывает Дара. — Лучше бы погибла одна я! После своей гибели единица остается в групповой памяти. Но как пережить самое страшное, как остаться без группы? Нет в мире большего сиротства! Это не вас, это меня уже не существует! Нет меня, той, что жила в вашей общей памяти! Исчезли те мгновения, когда я была раскрасневшейся, ловкой, молодой, глупой и смелой, когда была сердитой, упрямой, влюбленной! Нет возврата, все осталось под снегом! Если у меня когда-нибудь и появятся друзья, они уже не будут знать меня прежнюю. Для них я буду всего лишь обломком, фрагментом самой себя. Они не узнают меня, отчаянную, двадцатилетнюю, меня больше нет!

— Не воображай себе, будто группа знала тебя, настоящую! Было нечеткое представление о тебе, сложенное из мгновенных твоих воплощений. Мы придумали некую личность, называли ее твоим именем и внушали тебе, что это и есть ты. А ты поверила!