Атанас Мандаджиев - Старт

Люди внизу обмерли. Ощетинились зубцы скалы. Общая воля сосредоточивается в дрожащих руках двоих безумцев.

Ветер переменчив: то развеивает туман вместе с дымом костра, то сгущает прямо вверху, над ними.

Минутами ползущие по скале каменеют, как она сама.

Человеческое тело повисло, как колокол. Безмолвное, чтобы не тратить на крик последние капли силы. Немой колокол, раскачивающийся во имя тревожного звона. Колокол этот будет биться в твоих снах, даже в самом последнем твоем сне, если ты не отзовешься ему сейчас, в единственный миг надежды.

Кончики растопыренных пальцев Дары касаются раскачивающихся в воздухе призрачных ног. Она держится только на одной руке и на веревке, что связывает ее и приятеля на скале, Бранко. Даже пуповина не бывает такой крепкой и нерасторжимой. Оба осознают каждой клеткой своего тела, распятой на скале, что поднялись до той верховной точки, связующей человека с человеком, до которой редко добираются смертные. Они уже вне страха, в ином измерении.

Бранко точным, как у часового механизма, движением протягивает Даре клин и молоток. Внизу, на земле, он не был способен на такую точность. Он страхует Дару, а она пытается забить клин в твердую поверхность скалы. Испытывает на прочность — клин едва держится, шатается. Еще несколько автоматических ударов. Клин ушел глубже… Еще удар… Бранко перекидывает веревку. Она безошибочно схватывает, крепит петлю. Расслабляется, всей тяжестью тела налегая на веревку.

Выдержит ли клин? Миг между жизнью и смертью.

Клин немного отклоняется вниз. Но времени больше нет. В самые опасные мгновения всегда нет времени для того, чтобы обезопасить себя.

Дара добирается до висящего человека.

Он обнадежен, он пробуждается от оцепенения. Ее прикосновение действует как инъекция. Дара пропускает веревку у него под грудью.

На мгновение оба повисают, удерживаясь на одном клине.

Бранко напрягается, что есть сил, вытягивается, словно бы удлиняется.

Вот уже оба на пороге скалы.

У стоящих внизу вырывается вздох облегчения.

Каждого из них охватывает странное, граничащее с уверенностью чувство, что и он что-то сделал для спасения, что своей сверхсосредоточенностью он передал спасателям собственную решимость.

— Самое трудное — обратный путь! — приглушенный голос внизу.

Снова замирает в груди общее дыхание. Несколько взглядов слиты в один, впившийся в спускающихся, гипнотизирующий их во имя их удачи. Шаг за шагом — вниз.

Нет, теперь уже ничего не может случиться.

После стольких нечеловеческих усилий.

Огонь гаснет, слабеет с приближением троицы к земле. Скала тонет в сумрачной мгле. Вершина сливается с темным небесным сводом.

Словно они спускаются из вывернутой наизнанку пропасти.

Дара никогда не будет роженицей, но сейчас она испытывает муку и блаженство родов.

Она ступает на твердую землю.

И несет спасенную ею жизнь.

Одновременно и она сама рождается. Она рождает саму себя.

Что бы ее ни ждало впереди, она готова ко всему. Все искуплено единственным мигом, таким, как этот.

Мужчины укладывают спасенного на носилки, наспех сделанные из ветвей. От долгого висения на скале его схватила судорога.

За ним в сумраке развинченно бредут Дара и Бранко. Только теперь их настигает страх. Колени дрожат.

Но им уже не страшен страх.

— Орден вам надо дать! — кидает кто-то.

— Ордена на скалах развешаны! На каждой — по ордену! Давай, залезай и собирай, как груши! — накидывается на него рассвирепевшая Дара.

В домике старые испытанные альпинисты обсуждают случившееся:

— Море им по колено!

— Если бы сорвались, что бы от них осталось — мешки с костями?

— Сорви-головы!

— Хоть закон издавай против скалолазания!

Поздно вечером появился Никифор, их тогдашний вожак, мрачный как туча.

— Вы что, правил не знаете?

В его голосе — тревога за их жизни, и потому они не могут сердиться на него.

— Правила? — Дара и Бранко переглядываются.

Сегодня они оторвались от стольких вещей, которые тянули их вниз, что правила им кажутся совсем ничтожной задержкой.

Никифор видит их взгляды, так смотрят люди из другого мира.

— Правилами запрещено восхождение в тумане! Вы не соблюдали правил, необходимых при спасении!

Дара и Бранко молчат с чувством собственного превосходства. Есть такие ситуации, когда ты действуешь против всяких правил.

Дару занимает одно. Не опасность. Не удача. Что-то совсем тревожное: чувство собственной ранимости. Все чаще пробуждается оно. Почему не пришли остальные? Туман помешал? И один, тот самый, почему он не пришел?..

— Вы не знали, какие последствия…

Никифор зажигает сигарету. Пальцы у него дрожат, словно это он висел на скале.

— Спасатели! А вас кто бы спасал?

Ему все еще не верится, что эти двое целы. А они смотрят отчужденно. Как будто он говорит с ними на марсианском языке:

— В таких случаях звонят по телефону на базу. И база немедленно высылает геликоптер…

— А геликоптерам можно в тумане? — незаинтересованно спрашивает Дара.

Но Никифор продолжает:

— Любое нарушение может привести к исключению из клуба альпинистов. Возможно, пока ограничатся выговором. А со мной что будет, вы подумали? Я же отвечаю за вас! Вы не знаете, какие сложности…

— А знали бы, так все равно бы… — отвечает Дара коротко и убежденно.

Сейчас, когда ее кружит в лавине, Дара вцепляется в это воспоминание, как во внутреннюю точку опоры. Человек все еще висит над пропастью в тумане. Звон колокола эхом отдается в ее груди. Та помощь, что она когда-то оказала незнакомцу, сейчас возвращается к ней и дает силы держаться. Собственная ее рука, тянувшаяся, чтобы помочь другому, сейчас тянется к ней самой.

Рот залеплен плотным снегом, будто разбойники всунули кляп. Но Дара, задыхаясь, неистово повторяет про себя:

А знали бы, так все равно бы…

И все-таки что самое больное в непрожитой жизни?

От чего бежит Дара даже в этот, последний миг?

Она пытается воскресить в памяти самое важное, то, что ее мучит, и она же подсознательно хочет скрыться от него.

Но это нечто находит ее в самом сердце лавины.

Неужели она позволила себе влюбиться? Она, которая без всякого снисхождения подшучивала над малейшим всплеском сентиментальности?

Нет, довольно!

Страх жизни страшнее страха смерти.

Первый, кто заставил ее вздрогнуть от чувства собственной ранимости. О чем помнить?

Было ничто.

И она уходит в это ничто.

Невосстановимые мгновения. Одна-единственная ночь, от которой ничего не осталось в памяти… Хаос… Сплетенное дыхание. Тугой узел двух бессонниц. Близость отдаляет… Чувство юмора утрачено… Пугающая серьезность. Исчезновение друг в друге.