Иван Арсентьев - Преодоление

Карцеву вмиг стало жарко. Расстегнул машинально пальто, ссутулился, ошарашенный новостью. Середавин, помолчав чуть, спросил:

— Смекаешь теперь, отчего грифоны? То-то, мастер, держи ушки на макушке! Рассчитайте с топографом точно место, где наклонная воткнется в газоносный горизонт, не проворонь. Спускай обсадную колонну, цементируй затрубное пространство и следи за всем остальным, иначе…

Мороз прошел по спине Карцева, когда он представил себе вторую вышку, исчезающую в толще земли.

— И вы знали про это и молчали? Да? Никому до сих пор не сказали про угрозу? — возмутился он так, что даже побледнел.

— Сказал. В тех самых письмах. Сказал, что руководству все было известно, но оно не приняло должных мер, а когда произошел выброс, Хвалынский, чтоб спасти свою шкуру, чтоб не понести наказания за миллионный убыток, обвинил мастера в злоупотреблении с кернами и снял с работы.

Карцев помял крепко в горсти свой подбородок. Оказывается, дело серьезное заварил Середавин. А? Надо же додуматься! Выставить себя единственным поборником государственных интересов, а других опорочить и утопить. А что? И преуспел бы!

Но отчего он пошел на попятную? Испугался? Едва ли только этим объяснить его признание. Нет, должны быть другие причины. Может, действительно Леонид Нилыч правильно поставил диагноз? Может, зачастившие события, спасение от верной гибели, забота о его судьбе и здоровье именно тех людей, которых мнил он своими врагами, может, они тряханули Середавина и привели его к душевному перелому? Совесть пересилила злобу, и он понял, что не сможет больше нести на себе тяжкий груз вины перед людьми?

Как бы то ни было, а повернуло Середавина к чему-то хорошему, и не хотелось думать, что откровенность его не искренна. Возникало другое сомнение. И, хотя Карцев чувствовал огромное облегчение и даже радость, он все же спросил недоверчиво:

— А вы не наговариваете на себя, Петр Матвеич?

— Зачем? Проще оклеветать ближнего! — сказал он, вкладывая в ответ предельный сарказм. Помолчал и уже по-другому, просительно молвил: — Помоги мне прикончить поганое дело.

— Чем же я помогу? — удивился Карцев.

— Забери от прокурора, а заодно и в областной газете мои письма, пока не дали им ходу, — дрогнувшим голосом попросил Середавин.

— А… сами вы почему…

— Не доеду я, окочурюсь. Кого мне еще просить? — И, выругавшись, он ударил себя здоровой рукой по бедру. — Что ни ночь, то сон вижу. Подохнуть лучше, чем зреть такое! Ты видал паука каракута? Нет? В пустыне водится. Пожирает все, что ни попадется ему в лапы, а первым делом того, кто сделал ему добро… Не успею уснуть, как вот он: огромный, во всю комнату, шевелится, щелкает челюстями… И я вижу во сне, что он — это я… — Губы Середавина дрожали, глаза смотрели почти враждебно.

— Ерунда! — сказал Карцев. — Плюньте на сны, не придавайте значения.

— Плюну, если выполнишь мою просьбу. Тебе одному поверят.

— Почему?

— Потому, что меня ты любишь, как собака палку… Расскажи им все, как есть. О тебе в письмах нет ни слова.

— Весьма вам признателен, — усмехнулся Карцев криво.

В глазах Середавина мелькнуло паническое выражение и тут же погасло. Карцев сидел, раздумывая, чуть покачиваясь с боку на бок.

Нет, он не мог умыть руки, не мог допустить, чтобы на честных людей пала тень!

— Ладно, — сказал Карцев, — я согласен.

Середавин засопел, поспешно схватился за ручку. Пока он писал новое письмо в Нагорное, лицо его светлело и становилось почти приятным. Спустя полчаса Карцев звонил Хвалынскому. Крайне важные обстоятельства личного порядка задерживают его в Нефтедольске. На буровую сможет явиться только завтра в ночную смену. Указания по работе он передаст вахтам письменно.

Из Нагорного Карцев вернулся на другой день вечером. Забежал в усадьбу конторы и, вытребовав у недовольного диспетчера машину, помчал на буровую. По пути заскочил на минутку к Середавину и вручил ему пакет с письмами. О миссии своей в Нагорное не обмолвился никому ни словом. О содержании писем — тем более…

Бурильщикам стали уже сниться приборы подземной ориентировки: всякие инклинометры, компасные сетки, зубочки отклонителей…

Проходка наклонной — что полет в плотных облаках: ни своим глазам, ни рукам, ни чутью не верь, верь приборам. Закон!

Отбушевали лютые вьюги, отмахали бешено крыльями метели, почернели, спрессовались сугробы, с застрех на солнцепеке повисли мутные сосульки. Пора бы уж зиме сдать свои позиции, но старики пророчили в этом году затяжку. И точно: покрывшиеся клейким лаком тополиные почки поблекли, и ворохнувшаяся было полная вольных сил земля опять задубела. Господствующий ветер из «гнилого угла» приносил не тепло, а холодный, продирающий до костей косохлест и слякоть. А когда не было дождя, легкий морозец стеклил лужи, хрупко потрескивающие под каблуками. Казалось, промозглая, удручающая погода будет стоять вечно, как и фонтан Венеры, выбрасывающий с буранным ревом я свистом неисчислимые кубометры газа. Кучерявый шпиль его в лунном свете переливался серебряной пылью.

Гибельное место. Ни журавль вблизи не курлыкает, ни утиная стая не пролетит: тянутся все стороной на раздольные волжские поймы.

Лишь спустя недели две погожим мартовским днем Карцев сказал наконец долгожданное «стоп». По расчетам топографа, между наклонной и фонтанирующей скважинами осталось несколько метров. Суровая зима не принесла буровикам новых неприятностей. Дойдя до указанной Середавиным опасной зоны газопроницаемых песков, Карцев и Бек укрепили скважины обсадными трубами и сделали надежную цементную изоляцию. Теперь предстояла работа, которую можно сравнить отдаленно с действиями бестолковой медсестры: ее заставили взять кровь из вены больного, а специалистка тычет-тычет иглой шприца — точно в «кошки — мышки» играет с юркой веной, а попасть не попадет.

Новые приемы работы напомнили Карцеву один смешной случай. Как-то в его полку был объявлен медицинский осмотр летного состава. Накануне Карцев отмечал день рождения товарища и довольно крепко подвыпил. Врач заставил его для проверки точности глазомера попасть десять раз острием карандаша в одну точку. То-то хохота было, когда «точку» едва прикрыли спичечной коробкой…

Сейчас такой «точкой» являлась фонтанирующая скважина, а острием — турбобур. Опустят в забой, пробурят метров десять цементной пробки в направлении фонтанирующей скважины, не попадут и тащат инструмент наверх. Заливочный агрегат заглушает пробуренную дыру порцией цемента, а бурильщики тем часом предаются длиннейшему перекуру с «добором», ждут, пока затвердеет пробка.