Рафаэль Иглесиас - Счастливый брак

— Я больше не могу. Я не могу так жить. Это невыносимо — по полдня быть привязанной к этому мешку. Меня убивает, что я не могу сидеть за столом с тобой, с мальчиками, с нашими друзьями. Я знаю, что это звучит глупо, мелко, банально, но я больше не могу так жить.

Энрике почувствовал, как из упаковки потекло ему на джинсы. Надо было бы спрятать ее в морозилку: он не был уверен, что найдет в себе силы еще раз сходить в магазин, если сок совсем растает. Но он не мог проигнорировать заявление Маргарет. Вот уже больше года — с тех пор как в марте рак вернулся — он понимал, что она почти наверняка обречена. В сентябре прошлого года, узнав о втором рецидиве и о том, что надежды на излечение уже нет, Маргарет приняла решение больше не искать экспериментальных лекарств и насладиться тем временем, что ей осталось. Он согласился с ее решением и со стыдом почувствовал облегчение при мысли, что по крайней мере удастся избежать ужасов очередной госпитализации. У них будет время, возможно, несколько месяцев, чтобы пообщаться с сыновьями, провести несколько дней в их домике на побережье Мэна, наконец-то увидеться с друзьями где-нибудь, кроме больничной комнаты посещений. Они уже начали планировать, что нужно успеть, как вдруг, на шестой день, Маргарет передумала. Она не должна сдаваться: жизнь без надежды — это не жизнь.

— Я не хочу этих прощальных гастролей, — сказала она.

Энрике тут же согласился с таким поворотом на 180 градусов, теперь радуясь тому, что они не упустят шанса на чудо. Но правда заключалась в том, что он все равно не мог смириться с ее болезнью. Как бы он себя ни повел, он был обречен испытывать стыд и вину. Она должна была умереть, а не он — такова была устрашающая победа в необъявленной супружеской войне.

Начиная с сентября он жил с тайной надеждой: развеять ее глубокую уверенность, что придется проститься со всем и со всеми, кого она любила. Никакого величия или напыщенности, как в светлых концовках сентиментальных фильмов. С прошлой осени он просто хотел хоть как-то облегчить то горе, что она испытывала, постепенно расставаясь с жизнью. Слушая ее, пока красные и оранжевые кусочки фруктового льда таяли на его джинсах, он понял, что потерпел неудачу.

Она попросила его обзвонить всех врачей и убедить их предпринять что угодно, пусть даже смертельно опасное, лишь бы она снова могла нормально питаться.

Энрике поговорил со всеми. Уролог, обычно всегда идущий навстречу, на сей раз вполне обоснованно уклонился, сказав, что это не его специальность. Иракский гастроэнтеролог отказался порекомендовать кого-нибудь, подчеркнув, что ничего нельзя сделать; он настаивал, что она может существовать на ППП, пока они ищут новый препарат, способный ее вылечить. Онколог проконсультировался с соответствующим специалистом и сообщил, что единственная возможная в ее случае операция вряд ли облегчит гастропарез. Эта процедура, так называемый анастомоз «конец в конец», выглядела скорее как отчаянная импровизация: попытка обогнуть заблокированный участок желудочно-кишечного тракта, напрямую соединив нижнюю, благополучную петлю кишки с желудком. Кроме того, фразой «это не повлияет на течение основного заболевания» каждый специалист пытался сказать: что толку предпринимать рискованное хирургическое вмешательство для восстановления пищеварения, ведь она все равно скоро умрет, даже если операция пройдет успешно?

Маргарет преодолела их сопротивление. Энрике с мрачным изумлением наблюдал, как своей непреклонной волей она заставляет подчиняться не только его и сыновей, но и других мужчин, как эти вельможи от медицины, привыкшие к беспрекословному послушанию пациентов, в конце концов отступают перед ее натиском, когда она говорит, насколько важна для нее эта операция.

— Я хотя бы смогу еще раз сесть за стол с мужем, — через несколько дней, уже лежа в палате Слоан-Кеттеринг, объясняла она заведующему онкологическим отделением, специалисту по раку крови, в свое время лечившему одного знаменитого приятеля Энрике.

Два года назад, когда они только начинали лечение, он проникся симпатией к Маргарет, очарованный парадоксальным сочетанием ее циничных суждений о лечащих врачах с робкой надеждой на то, что их усилия увенчаются успехом. Он обладал достаточной властью, чтобы надавить на любого хирурга Слоан-Кеттеринг. Выслушав мольбы Маргарет, он повернулся к Энрике и смерил его пристальным взглядом: он будто рассматривал лысоватого средних лет писателя под микроскопом, пытаясь понять, что же в нем такого, что один обед с ним стоит тяжелой полостной операции с крайне низкими шансами на успех.

— Я не думаю, что играю здесь решающую роль, — объяснил Энрике. — Она будет счастлива пообедать с кем угодно.

Маргарет рассмеялась сквозь слезы и добавила:

— Это правда. Мне все равно, кого еще ты пригласишь на этот обед, лишь бы я могла его съесть.

Заведующий онкологией пообещал, что они вместе с иракским евреем найдут ей хирурга, но сначала он должен обезопасить их всех, получив консультацию психиатра.

Энрике присутствовал, когда она объясняла свою логику, логику отчаяния, задумчивому врачу с торчащими в разные стороны, как у знаменитого клоуна Бозо, волосами, только не рыжими, а седыми. Он сочувственно кивал, пока она говорила:

— У меня была жизнь. У меня были муж, дети, друзья. Теперь я целыми днями лежу в постели — я разучилась думать. Я даже детектив не могу осилить. Единственное, на что я гожусь, — смотреть эти идиотские чертовы эпизоды «Закона и порядка».

— Что делать, если по телевизору больше ничего не идет, — сказал печальный Бозо. После паузы, пока Маргарет вытирала слезы и сморкалась, он добавил: — Полагаю, зрителям нравится этот сериал.

— Потому что там сплошные убийства без каких-либо эмоций, — пробормотал Энрике.

Маргарет привыкла, что муж любит давать резкие оценки культурным явлениям, а потому не обратила внимания на его замечание и повторила:

— Это идиотизм. Такое существование — идиотизм. Это вообще не жизнь. Я хочу вернуть свою жизнь! — выкрикнула она, захлебываясь в рыданиях. — Мне все равно, даже если я от этого умру. Мне все равно, сколько это продлится. Пусть даже один день. Я хочу назад свою жизнь.

Психиатр прописал антидепрессант — золофт — и подтвердил, что она находится в здравом уме и способна принимать взвешенные решения. Заведующий онкологией и иракский еврей уговорили розовощекого коллегу сделать операцию — но в обмен на свое содействие настояли, чтобы Маргарет согласилась на ЧЭЕ, что позволило бы перейти от ППП к зондовому питанию в случае, если перенаправление пищи из желудка по обходному пути не сработает. Интересно, думал Энрике, почувствовал бы себя уязвленным Дик Вольф, исполнительный продюсер «Закона и порядка», если бы узнал, что группа медицинских экспертов фактически согласилась с Маргарет, что просмотр его творений нельзя назвать жизнью?