Рафаэль Иглесиас - Счастливый брак

— О чем бы ни шла речь, с кем из друзей общаться, на какие вечеринки идти, заниматься сексом или нет — все решает она.

Маргарет изменила его привычки и образ жизни задолго до рождения сына, настаивая, чтобы Энрике прекратил вести себя как ребенок, перестал ночами играть, а потом спать полдня, не разбрасывал свои вещи по полу, не оставлял в раковине грязную посуду, не слонялся по дому, не зная, чем заняться, просиживая у телевизора, вместо того чтобы выйти на улицу и наслаждаться миром. Она, как мать, помогала ему, подростку, превратиться во взрослого человека, но при этом контролировала каждый шаг. Даже бывалый детектив не смог бы опровергнуть его утверждение. Тем не менее Энрике чувствовал: его показания были нагромождением лжи. На самом деле он был рад, что ей удалось заставить его повзрослеть. Если бы она этого не сделала, разве смог бы он убедить Салли влюбиться в него?

По-видимому, это была убедительная ложь. Маргарет, казалось, готова была поверить, что он чувствовал себя несчастным из-за работы и считал, что она сыта по горло его нытьем. Психиатр тоже, похоже, проникся, особенно когда Энрике жаловался на стремление Маргарет все контролировать. Но себя Энрике не мог обмануть. Правда заключалась в том, что он больше не любил Маргарет. Проблема была не в ней, а в нем. Не по ее вине он ощущал гнет родительских надежд, жаловался, что его брат недостаточно талантлив, да еще и безответственен. Не по ее вине он был слишком пассивен, в отличие от Портера и других знакомых ему писателей. Отнюдь не только из-за нее он не был доволен жизнью — как работой, так и семьей. Она не была виновата в том, что только в объятиях Салли он чувствовал себя счастливым. Если бы он вырвался из тюрьмы своего нью-йоркского существования, бросил семью, карьеру, поставил крест на собственных надеждах, у него был бы шанс стать счастливым. Уйти от Маргарет, от своего прошлого, улететь в солнечный, беззаботный Лос-Анджелес — и все проблемы будут решены. Ах, как все было бы просто, если бы не Грегори.

Доктор Гольдфарб вновь обратился к Маргарет.

— Почему вы не хотите секса со своим мужем? — спросил он.

— Я хочу, — запротестовала она. — Просто я не готова к этому в любое время, как он. Я не могу сразу переключиться с памперсов на минет…

— Почему нет? Рабочее пространство то же самое, — вставил Энрике и засмеялся — в одиночестве.

С некоторых пор Маргарет отказывает ему в оральном сексе, хотел он добавить. Она почти не проявляет своих чувств. Значит, он ей не нравится. Она скрыла это от психиатра. Возможно, она любит его, но ее к нему не влечет. А он не любит и не хочет ее. Вот она, правда. Этот брак был ошибкой.

— Я не могу просто так взять и зажечься, как лампочка, — настаивала Маргарет. — Должна быть какая-то романтика, какая-то интимность.

— Что за глупости. У нас все в порядке с интимностью, — сказал он и сам в этот момент поверил в то, что говорил.

— Ну хорошо, а как насчет родительских качеств? — спросил Гольдфарб. Странный вопрос, подумал Энрике, с чего вдруг? — Как вы оцениваете Энрике как отца? — обратился доктор к Маргарет.

— О, он очень хороший отец. — Она снизошла до похвалы, несмотря на нескрываемое презрение.

— Маргарет прекрасная, любящая мать, — признал Энрике тоном, подразумевавшим, что ее материнские достоинства могут быть каким-то хитрым трюком.

Это было все, к чему им удалось прийти за первый сеанс. Энрике вопросительно смотрел на психиатра. Маргарет тоже. Они хотели услышать приговор. Вердикт был таков: необходима дальнейшая терапия по цене сто двадцать долларов в час; если у них есть медицинская страховка, то в следующий раз они должны принести заполненные бланки.

Поймав такси на Пятой, они в молчании поехали домой. Когда машина остановилась на светофоре на Пятьдесят девятой, Энрике, оторвав взгляд от отеля «Плаза», повернулся и увидел, что по щекам Маргарет текут слезы. Почувствовав его взгляд, она попыталась быстро их смахнуть. Когда ее рука опустилась на виниловое сиденье, он накрыл ее своей. Маргарет не стала противиться и не убрала руку, но и не откликнулась. Она смотрела вперед, ее рука безжизненно лежала под его пальцами.

Они вернулись домой и выслушали отчет няни за прошедший день. Он был нелегким для Грегори. Бегая в парке, он упал и разбил коленку, получив по меньшей мере дюжину мелких ссадин. Кроме того, у него покраснел и опух один глаз — туда случайно попал песок. Он не захотел спать после обеда, поэтому к вечеру устал и раскапризничался. Ну и чтобы достойно завершить этот злополучный день, он наотрез отказался мыться, как только вода попала ему в ранку.

— Ты мое ходячее недоразумение, — вздохнула Маргарет, принимая на руки сына, взлохмаченного, с грязным пятном на шее.

Грег прижался к ней, обвив пухлыми ручками ее шею, и с облегчением закрыл глаза.

— Не хочешь в ванну, малыш? Ничего страшного, обойдемся без ванны, — шептала она, целуя его вспотевший лобик.

Няня попрощалась и ушла. Маргарет и Грег устроились на диване под его любимым желтым одеялом, один край которого уже протерся. Это грозило тем, что через несколько месяцев одеяло можно будет выбрасывать. Маргарет предусмотрительно купила второе точно такое же, чтобы постепенно заменить им первое, когда оно окончательно придет в негодность. Грег соглашался на новое при условии, что у него не будут отнимать старое. В результате он целиком оказался спрятанным в палатке из двух желтых одеял, которая сладко пахла теплом его уже почти двухлетнего тельца, снаружи торчала только макушка.

Энрике опустился в кресло и наблюдал за ними, обдумывая, когда лучше сказать, что он хочет развода. Их следующая встреча с Гольдфарбом должна была состояться через неделю. Впечатления от сегодняшнего сеанса были настолько неприятными, что Энрике не хотел повторения. Он до сих пор не попросил у нее прощения и не сказал, что любит, — с искренностью и уверенностью, как она того заслуживала. «Ну конечно, я люблю Маргарет», — скулил он перед Гольдфарбом. «Я же на ней женился», — предложил он в качестве доказательства. Прокручивая в голове этот главный момент их сеанса и вместе с тем наблюдая, как Маргарет укачивает его сына, он содрогнулся от ужаса перед собственной жестокостью. Ну хорошо, думал он, глядя на мать и дитя, смогу ли я это сделать? Неужели я действительно способен так с ними поступить?

Таков был стереотип, характерный для его социальной прослойки и эпохи, Нью-Йорк 1983 года: несчастливый брак для ребенка хуже, чем развод. Большинство его друзей, в том числе единоутробные брат и сестра, Лео и Ребекка, росли в разведенных семьях. Хотя все они были несчастными невротиками, многие оказывались гораздо более вменяемыми, чем Энрике: он представлял собой продукт полного противоречий, но еще не распавшегося брака. Несомненно, Энрике будет лучше, если он разведется. Выслушав отвергнутую Маргарет, он пришел к выводу, что так будет лучше и для нее. Правда всегда лучше лжи — такова была мантра поколения, пережившего правление Никсона. Энрике чувствовал, что он не нравится Маргарет, а она — что Энрике не любит ее. Вне зависимости от их претензий друг к другу напрашивался вывод: они не должны быть вместе. Если я прав и она слишком сильно меня контролирует, то ей нужен мужчина, который бы против этого не возражал. А если она права и я не умею быть с ней счастливым, значит, ей нужен мужчина, который сумеет. В конце концов, кто прав и кто виноват в оценке доказательств, к приговору отношения не имеет.