Ксения Спынь - Чернее, чем тени

Лаванда пролистала мельком два исторических романа, но они как-то разочаровали её с первых же страниц. Остальные книги привлекали и того меньше: не хотелось даже узнавать, о чём в них написано.

Чуть погодя она, впрочем, обнаружила среди старых номеров всевозможных журналов ещё одну тоненькую книжку — «Про край света». Похоже, что детская: большие листы были сплошь украшены рисунками, и только по краешкам оставалось чуть-чуть текста, ровно столько, чтоб было понятно, что происходит на картинках. Сами картинки, правда, мало походили на иллюстрации к детской книжке. Однообразные, но очень красивые, в тонах травянистой утренней дымки, снега горных круч и розоватого касания зари, они были как бы чуть припылёнными, присыпанными грёзой и дышали умиротворением. Склоны гор, голубые озёра, альпийские луга с россыпью неярких, но прекрасных цветов, — время здесь будто остановилось, и всё дремало в зачарованном сне.

На краю света, — рассказывалось в книжке, — разлеглась древняя страна гор. Горы здесь живые: они видят всё и могут разговаривать друг с другом, и года для них, как для нас — несколько минут. Многое успели они повидать на своём веку, и много мудрости накопило время в их вершинах.

Долгие века страна гор оставалось нетронутой: никто не тревожил их покоя. Но один раз из большого мира сюда пришли мальчик и девочка — вот так вот просто пришли с рюкзаками на плечах и жаждой приключений. Им не было особого дела до тайн и загадок этого края, до его странного и немного печального покоя, до его неспешной жизни, скрытой от чужих глаз. Их интересовали земные и понятные вещи: они хотели с весёлым криком покататься по снежным склонам, устроить качели на свесившихся ветках низкорослых деревец, побегать за бабочками по зелёным лугам и нарвать нежных альпийских цветов, наесться сладких ягод и напиться вкусной молочной воды из холодного озера…

На этом месте у Лаванды сильно поубавилось желания рассматривать книжку дальше. Ей не нравились внезапные пришельцы, не нравился их буйно-весёлый вид, их льющийся через край избыток жизненных сил. Они нарушали зачарованный покой этого мирка, который был так хорош без них и так напоминал что-то знакомое, родное, разбивали своим криком его молчаливость и вековые грёзы.

Вот, заигравшись, девочка и мальчик вдруг заметили, что солнце уже заходит, но вместо того, чтоб уйти отсюда, они решили разбить палатку — прямо на цветущей траве луга. Лаванда надеялась, что день-два — и детям наскучит здесь, и они уйдут на поиски мест поинтереснее. Есть же много других, куда более подходящих миров для таких людей, как они — миров больших и ярких… Пусть покинут этот край, оставив всё, как было раньше.

Но так ли заканчивалась история, по мнению автора книжки, Лаванда не знала. Да и не хотелось ей узнавать. Поскучнев, она перевернула ещё несколько страниц, потом, в недовольстве и раздумьях, отложила книгу в сторону. Может, как-нибудь потом дочитает.

Ну что ж, остался только телевизор — с его царством приветливо улыбающихся клерков, лучших в мире железных дорог и сока «Чин-чин». На всё это можно смотреть часами, абсолютно не запоминая, что видел минуту назад, и постепенно утрачивать чувство реальности и самый смысл происходящего. Наверно, иногда это даже не плохо. Уж точно, не самая плохая перспектива.

Безнадёжно вздохнув, Лаванда щёлкнула кнопкой пульта и уставилась в медленно разгоравшийся экран.

Китти Башева появилась на экране ровно в то же время, что и всегда. Наверно, сойди Земля с орбиты, она и тогда появится — как всегда безупречная, с идеально прямым пробором и строгим пучком чёрных волос, с неизменной картонной улыбкой на ярко-красных губах. Что-то в ней сильно раздражало Лаванду и в то же время притягивало, заставляло и дальше вслушиваться в набор безликих, не несущих никакого смысла слов.

— …колоссальный подъём во всех сферах жизни. Широким ходом идёт развитие внутренних связей, повысилась вариативность и приспособляемость методов управления, которые, к счастью, позволяют предполагать…

Очень легко представлялась Китти, с такой же улыбкой говорящая: «Уважаемые телезрители, нам пришёл полный капут во всех сферах жизни. К сожалению, условия не предполагают возможности спасения. Хорошего вам дня и приятных новостей».

— …с поддержкой Её Величества Софи Нонине, позволившей более чётко, чем когда-либо, увидеть новые горизонты и новое направление развития государства…

— Интересно, она хоть сама понимает, что говорит? — себе под нос пробормотала Лаванда.

— Конечно, нет, — отозвался Феликс, не отрываясь от работы. Он сидел тут же, на подлокотнике дивана, спиной к телевизору. На коленях у него был компьютер, и Феликс что-то на нём печатал — статью, как сказал, или что-то ещё. Зачем это было делать в такой неудобной позе в одной комнате с шумящим телевизором, только самому Феликсу, наверно, и было известно.

Лаванда искоса взглянула на него и тихо проговорила, чтоб не отвлекать, если он и вправду работает:

— Но неужели и все остальные не вслушиваются… Неужели они не слышат, что это просто поток бессмыслицы.

— Их успокаивает интонация… Не думаю, что кто-то вслушивается в смысл отдельных фраз. Это ведь всё только слова. Слова ничего не значат, — он оторвался наконец от экрана и добавил с едва заметной горечью. — Ни одно слово на самом деле ничего не значит.

— Думаешь? — Лаванда удивлённо приподняла брови.

— Обычно, да.

— Как же ты свои статьи пишешь?

Феликс покосился на неё с любопытством и коротко рассмеялся:

— Это хороший вопрос, конечно.

Он замолчал. Лаванда смотрела внимательно в ожидании продолжения.

— Вообще, — забормотал Феликс едва различимо, будто и не говорил этого вовсе, — если искать во всём, что мы делаем и чем гордимся, какой-то реальный смысл, тронешься очень быстро. Если его там просто нет… О, кстати, — вдруг кинул он, бросив взгляд на экран, — Нас зовут на сходку завтра вечером. Ну, то есть… как это сказать… Подпольное собрание. Пойдём вместе?

Прозрачно дрогнула грань, и комната растворилась в полёте сквозь сферы. Пронеслись перед глазами луна и солнце, мелькнули на мгновение железные деревья с железными птицами на ветвях — позади них, за красными сполохами, виднелись очертания хмурого чёрного города, — и Лаванда оказалась посреди бескрайней зелени лугов, что холмами вставали вокруг до самого горизонта.

Стебельки трав легко покачивались на ветру. Они были такими тоненькими, что, казалось, тронь чуть сильнее, и они сломаются. Маленькими хрусталинками на кончиках повисла роса и не падала вниз.

Лаванда стояла, не шевелясь: она не поняла пока, имеет ли смысл что-то делать сейчас или всё само придёт в движение. Над холмами — неяркий, как бы припыленный слегка — вставал жёлтый шар.