Ксения Спынь - Чернее, чем тени

— Это как?

Феликс криво усмехнулся:

— Традиционный ежевечерний разговор матери народа со своими детьми. Сказка на ночь, если хочешь. Раньше Нонине появлялась на экране сама, когда хотела что-то сказать, а теперь соизволяет показаться лично только в исключительных случаях. В остальное время за неё говорит кто-нибудь из её людей… Чаще всего Китти Башева. Но есть и другие.

— Может, она опасается камер? — предположила Лаванда.

— Скорее, своего народа, — мрачно проговорил Феликс.

Лаванда вдруг поняла, что абсолютно не представляет Софи Нонине внешне. Только имя — случайный набор звуков, обозначающий именно этого человека, а не какого-нибудь другого.

— Но если её почти нет в телевизоре… Не боится ли она, что люди так вообще забудут, как она выглядит?

— Забудешь тут, — проворчал Феликс. — Ты разве не заметила?

— Что?

— Все эти агит-постеры на улицах, фото в эффектном антураже во всех газетах и журналах… Нужный образ растиражирован и впихивается в головы людям. Насколько это похоже на настоящую Нонине, уже никому не важно. Да вот хотя бы, — он поднял со стола газету и протянул Лаванде. — Взгляни, если так рвёшься её увидеть.

Лаванда с любопытством всмотрелась в небольшую фотографию на передовице.

Нет, эта женщина явно не собиралась ничего бояться. Лицо сильное, волевое, яркие глаза смотрят прямо в камеру. Высокий лоб, заострённый, немного хищный нос. Узкие плотно сжатые губы чуть усмехаются самыми краешками. Часть тёмных волос собрана в кокон у затылка, остальные спадают гривой.

— Она так молодо выглядит, — удивилась Лаванда. Софи — Мать народа — представлялась ей женщиной уже скорее пожилой.

— Это не самая новая фотография, — отозвался Феликс. — Тут ей тридцать, а сейчас тридцать семь. Впрочем, она мало изменилась.

Лаванда ещё раз вгляделась в фото.

— А что это на ней такое?

— Это? Плащ из крысиных шкурок. Сколько помню, она всегда только в нём и появлялась. Царская униформа, можно сказать.

— А зачем он ей?

— Понятия не имею. Думаю, только сама Нонине и знает. Но ей подходит. Соответствует действительности.

— Какой действительности? — не поняла Лаванда.

— Ну, она же крысиная королева, — Феликс поймал её недоумённый взгляд и пояснил. — Так её называют в народе.

Лаванда уже успела заметить, что у него был будто выработан рефлекс — презрительно фыркать и начинать говорить гадости каждый раз, как речь заходила о Нонине.

— За что ты её так ненавидишь, — тихо рассмеялась она. — Явно что-то личное.

— Личного нет, но, помимо всего прочего, мне по статусу положено.

— Почему?

— Потому что я оппозиционный журналист.

— Какой журналист? — не поняла Лаванда. Первое слово было ей знакомо только очень смутно.

— Оппозиция, — пояснил Феликс, — это, как бы объяснить… Ну, это люди, которые не согласны с тем, что делает официальная власть, которые противопоставляют себя ей.

— А! — догадалась Лаванда. — Ты революционер?

Феликс удивлённо посмотрел на неё, потом захихикал, зажав рот рукой. Он встал с места и заходил по комнате.

— Что? — не поняла Лаванда. — Что-то не так?

Феликс ещё долго не отвечал, только плечи его подёргивались от смеха. Наконец он развернулся к ней.

— Это ты хорошо сказала, — он значительно потряс пальцем. — На революционера я, конечно, не тяну… Но за комплимент спасибо.

Перестав наконец смеяться, он заговорил как будто даже грустно:

— Если б я был революционером, мы бы уже давно свергли Нонине. Но истинные борцы с тиранами остались в далёком прошлом. А я — только писака. Издаюсь в этой вот брошюрке, — он кивнул на лежавший на том же столе журнал.

— Так это же запрещено? — вспомнила она.

— А мы подпольно, — заявил Феликс с видом самой невинности. Затем засмеялся вновь. — Так что смотри, Лав, быть моей кузиной довольно опасно. Не боишься?

Она разочаровывающе покачала головой:

— Нет.

Здесь была она — Софи Нонине. Здесь было логово Волчонка и кабинет Её Величества.

Она что-то писала или, скорее, раз за разом перезачёркивала уже написанное. Кедр oв обычно избегал смотреть в её бумаги — даже случайно, сидя рядом. Это было одно из негласных табу.

Сегодня Софи, похоже, была в хорошем расположении духа. Руки её не тянулись поминутно к сигаретам, взгляд был спокоен, а улыбка — как обычно, слегка насмешлива.

— В Ринордийске больше не шумят. Не так ли?

— Да. Кроме отдельных элементов, возмущений нет.

Софи недовольно и одновременно снисходительно поджала губы:

— Отдельные элементы есть всегда. Если не идти у них на поводу и вовремя принимать меры, когда их заносит, они ничему не мешают. Пошумят и угомонятся… Другое дело, если пытаться поговорить с ними как с людьми — так скоро самим придётся уходить в подполье. Успел уже соскучиться, Эндрю? — так давно повелось, что Софи кликала его на иностранный манер, хотя Кедров был просто Андреем.

— Мы ведь только оттуда, — Кедров позволил себе сдержанно улыбнуться. С Софи всегда приходилось балансировать между почтительным преклонением перед Правительницей и панибратством старых друзей — ей это нравилось.

Нонине рассмеялась.

— Я пока планирую конференцию на середину мая, — продолжила она затем. — Если всё действительно спокойно, её можно будет провести в открытом режиме, чтоб пришли все, кто хотят прийти, и спросили всё, что хотят спросить. Можно даже под открытым небом. Когда последний раз в Ринордийске были конференции под открытым небом? — она вопросительно прищурилась, будто и в самом деле забыла.

— Двадцать лет назад, — механически ответил Кедров. — Но, Софи, тебе не кажется, что это слишком?

— Слишком что? — взгляд её в мгновение стал колючим и цепким.

— Слишком небезопасно.

— Но ведь твои люди позаботятся об этом. Я права?

— Конечно, — кивнул он. Как многие другие вопросы Софи, этот имел только один правильный вариант ответа.

Нонине, услышав, коротко кивнула в ответ.

— Кроме того, необходимо усилить охрану по городу, — продолжила она. В голос вкрались капризные ноты. — Вчера наш давний знакомец заявился на вокзал, и его даже не проверили.

Софи говорила о Шержведичеве, который, похоже, вызывал у неё раздражение чисто рефлекторное. Кедров и сам относился крайне неприязненно к этому человеку, и безобидность журналиста казалась ему преувеличенной, но он никак не мог понять, что за странную игру ведёт с Шержведичевым Нонине. Считая его одним из главных своих врагов, она могла бы уничтожить его уже сотню раз, но почему-то не делала этого. Будто выжидала… чего?

Сомневаясь, чего конкретно она сейчас хочет, Кедров, тем не менее, убеждённо заговорил:

— Всё это время мои люди пристально следили за ним и, уверяю, если бы в его действиях было хоть малейшее…