Джон Грин - Уилл Грейсон, Уилл Грейсон

– Главное, что ты должен запомнить о Филе Рейсоне, так это то, что он до усрачки боится. Всего. Он ведет себя так, будто ему на все плевать, но среди всех действующих лиц пьесы он ближе всех к краху. Когда он поет, его голос должен дрожать, в нем должна звучать эта жалостивость , которую, как он надеется, никто не слышит. Именно поэтому он кажется таким занудным, понимаешь? Дело не в том, что он говорит, а в том, как он это говорит. И в тот момент, когда Тайни развешивает плакаты с рекламой гей-прайда, а Фил не смолкая жалуется на свои дурацкие проблемы с девчонкой, которые он сам себе устроил, должно быть слышно , насколько он занудный. Но и не переборщи. Тонкий должен быть намек, дружище. Как камушек в ботинке.

Я стою с минуту, жду, когда он меня увидит.

– Грейсон, это просто ПЕРСОНАЖ! – орет Тайни. – ВЫМЫШЛЕННЫЙ.

Я разворачиваюсь и выхожу со своим подносом. Сажусь в коридоре неподалеку от зала на кафельный пол, прислонившись спиной к стенду с трофеями, машинально ем.

Я жду Тайни. Когда он выйдет и извинится. Или наорет, что я как баба. Жду, что откроются эти двойные темные дубовые двери, из них вылетит Тайни и заговорит.

Я знаю, что это детский сад, но мне плевать. Иногда просто необходимо, чтобы твой лучший друг вышел к тебе из дверей. А он не выходит. В итоге, чувствуя себя тупым и никчемным, я сам встаю и приоткрываю дверь. Тайни радостно поет об Оскаре Уайльде. Я немного стою, все еще надеясь, что он меня увидит, и только услышав странный звук на выдохе, я замечаю, что заплакал. Я закрываю дверь. Если Тайни меня и заметил, то виду не подал.

Я иду по коридору склонив голову так низко, что соленая вода капает с кончика носа. Потом выхожу через парадную дверь – воздух холодный, солнце теплое – и иду вниз по лестнице. Потом по дорожке дохожу до ворот охраны и кидаюсь в кусты. В горле так сдавило, что кажется, будто сейчас задохнусь. И я иду через кусты, как в прошлом году с Тайни, когда мы убежали в Бойс-таун на гей-парад, где он мне о себе признался.

Я дохожу до бейсбольного поля Малой лиги – это на полпути между школой и моим домом, рядом со средней школой. В детстве я сюда часто один приходил, после школы, например, или еще когда, просто подумать. Иногда я брал с собой альбом или типа того и пытался рисовать, но вообще мне просто нравилось тут бывать. Я обхожу забор и сажусь на скамейку в дагауте [18], спиной к алюминиевой стенке, нагретой солнцем, и плачу.

Вот что мне тут нравится: я сижу со стороны третьей базы, вижу перед собой угол поля, сбоку четыре ряда деревянных трибун; а с другой стороны дальний угол; а за полем большой парк, а потом улица. Люди гуляют с собаками, идет пара, борясь с ветром. Но поскольку я сижу, прижавшись спиной к стене, а над головой алюминиевый навес, меня никто не увидит, пока я не вижу человека.

Такая редкая досада, что до слез довела.

Мы же с Тайни играли в Малой лиге вместе – не на этом поле, а поближе к дому, с третьего класса. Так мы, наверное, и подружились. Тайни, разумеется, был силен, как черт, но с битой управлялся неважно. Хотя в Лиге все равно лидировал, потому что в него часто попадали мячом. Трудно же не попасть.

А я стабильно играл на первой базе, но ни в чем не лидировал.

Я кладу руки на колени, как тогда, когда наблюдал за матчем с похожей скамейки с навесом. Тайни всегда сидел рядом, и хотя его выводили на поле лишь потому, что тренер обязан был дать поиграть всем, Тайни просто кипел энтузиазмом. И всегда кричал: «Эй, бьющий, бей давай!», а потом: «Питчер должен подавать, а не задницу чесать!»

А позднее, уже в шестом классе, Тайни играл на третьей базе, а я на первой. Игра только началась, и мы с небольшим отрывом то ли выигрывали, то ли проигрывали, сейчас уже не помню. Я, честно говоря, во время матча даже не смотрел на табло. Для меня бейсбол был одной из тех странных и страшных вещей, которыми по непонятным причинам увлекаются родители, типа прививок от гриппа и походов в церковь. В общем, бьющий ударил по мячу, он полетел к Тайни. Тот поймал мяч и своей рукой-пушкой запулил его на первую базу, я вытянулся, чтобы поймать, стараясь не оторвать от земли ногу, мяч ударил по перчатке, но тут же выпал, потому что я ее забыл застегнуть. С бегущим ничего не случилось, в результате этой ошибки мы потеряли пробежку или типа того. Когда иннинг [19]закончился, я вернулся в дагаут. Тренер – его, кажется, звали мистер Фрай – наклонился ко мне. Я вдруг заметил, какая большая у него голова, козырек бейсболки перекрывал все его жирное лицо.

– МЯЧ надо ПОЙМАТЬ, – сказал он. – ЛОВИ МЯЧ, понял? Иисусе!

Я покраснел и с той самой дрожью в голосе, о какой Тайни говорил Гэри, ответил:

– Мне оччинь жаль.

– Мне тоже, Уилл. Мне тоже.

И тут Тайни двинул мистеру Фраю в нос. Вот так просто. На этом наша карьера в Малой лиге закончилась.

Меня бы это так не задело, если бы он не был прав, если бы я не знал, что моя слабость его печалит. Может, Тайни тоже думает, как я, что друзей не выбирают и что он вынужден общаться с этим занудным жопохрюком, несамостоятельным настолько, что он не может мяч перчаткой обхватить, что не может выслушать выговор от тренера, что жалеет о письмах, написанных в защиту лучшего друга. Вот какова настоящая история нашей с Тайни дружбы: это не он мне достался. Это я достался ему.

Я как минимум могу избавить его от этого груза.

Перестать плакать удается не сразу. В качестве носового платка я использую перчатку, наблюдая за тем, как по моим вытянутым ногам ползет тень от навеса по мере того, как поднимается солнце. Наконец уши мои в тени замерзают, я встаю и иду через парк домой. По дороге я некоторое время листаю список контактов, потом звоню Джейн. Не знаю зачем. Просто такое чувство, что надо кому-то позвонить. Я, как ни странно, все еще испытываю желание, чтобы кто-нибудь распахнул двойные двери зала. Срабатывает автоответчик.

– Извини, Тарзан, Джейн занята. Оставь сообщение.

– Джейн, привет, это Уилл. Я просто хотел с тобой поговорить. Я… сказать чистую правду? Я сейчас целых пять минут просматривал список людей, кому можно позвонить, и из всех захотелось только тебе, потому что ты мне нравишься. Очень нравишься. По-моему, ты потрясающая. Ты просто… эм. Умн ее, и смешн ее, и красив ее, и просто … ее . Ну, вот. Это все. Пока.

Придя домой, я звоню папе. Он берет трубку на последнем гудке.

– Ты не можешь позвонить в школу и сказать им, что я заболел? – прошу его. – Мне надо было уйти домой.

– Ты там в порядке, дружище?

– Да, – отвечаю я. – В порядке. – Но в голосе опять эта дрожь, и кажется, что я снова сейчас по какой-то причине расплачусь.

– Ладно. Хорошо. Я позвоню, – соглашается папа.

Пятнадцать минут спустя я валяюсь на диване в гостиной, положив ноги на кофейный столик. Я смотрю на экран телика, хотя он выключен. В левой руке держу пульт, но у меня даже нет сил, чтобы нажать сраную кнопку и включить телевизор.