Артур Соломонов - Театральная история

– На шутку не похоже, нет. Саша, это успех. Ус-пех. Ты успел. А я навсегда опоздала.

Голос Наташи дрогнул. Я еще раз заглянул в ее глаза: на меня смотрела ярко-зеленая актерская ревность.

– Почему ты? Почему опоздала?

– Раз моему любовнику предлагают роль Джульетты в театре, о котором я мечтаю, значит, мне уже ничего не успеть.

Она отвернулась. Я взял ее за плечо, хотел повернуть к себе, но почувствовал сопротивление.

– Не порадуешься за меня? – спросил я робко, словно обращаясь к той Наташе, что была рядом десять минут назад. Но холод ее ответа не оставил сомнений: перемена фатальна.

– Тебе сделали странное предложение, Саша. Как будто судьба метила в меня, промахнулась, и на тебе – ты стал Джульеттой. Нет, этому я не порадуюсь.

– Мне отказаться?

Она улыбнулась сквозь печаль. Я этого не вижу. Но чувствую.

– Разве я не знаю, что, если даже начнется светопреставление, ты все равно пойдешь репетировать – свое представление. Дорогой, не смеши меня, я ведь тоже актриса, как и ты.

– Ты как будто ненавидишь меня.

– Хуже, я себя ненавижу. – она садится на кровати ко мне спиной, облокачивается на спинку красивой тонкой рукой и обращается к стене. – Я доплелась до пика своей карьеры. Мужчина, который с такими звериными стонами в меня кончает, получил роль Джульетты.

Вдруг она обернулась через плечо, метнула в меня злой взгляд:

– Почему ты так стонешь? Думаешь, я не вижу, как ты играешь в безумную страсть? Все, теперь ты получил роль – играй на сцене, а нашу постель освободи от спектаклей.

Тишина.

Сигарета догорает до фильтра. Я затянулся лишь раз – дальше она догорала сама, и я совсем не к месту вспомнил, что самодогорание сигареты – верный признак того, что в ней таится множество вредных веществ. Трубка моего отца гасла, едва он прекращал затягиваться. А это значит, что в табаке нет никаких веществ, поддерживающих горение. Значит, что трубочный табак не так вреден, как сигареты. И выходит, что абсолютно правы те экологически-онкологически озабоченные люди, которые пишут на пачках "курение – причина рака легких", "курение убивает", "приводит к импотенции"… У меня перед глазами встали легионы сигаретных пачек, тех, которые я уже выкурил, с каждым вдохом призывая в свою жизнь импотенцию и рак. И мои мысли потекли – независимо от меня – в сторону медицинскую. Лишь усилием воли я прервал их течение и стал рассматривать – сантиметр за сантиметром – обнаженную спину Наташи. Взглянул на ее руки – одной она облокотилась, а другой выстукивала на спинке кровати мелодию прерывистую, нервную, и казалось, стук становится все громче, заполняет мою комнату, мою голову… Медицинские мысли улетучились.

Внезапно Наташа прервала музицирование. Мой взгляд продолжил путешествие по ее спине, в тот момент я не чувствовал ни досады, ни обиды. Ничего.

Тишина.

Наташа посмотрела на меня, отвернулась снова и прошептала (раздраженный голос сменился растерянным):

– Прости. Прости, пойми меня.

Я ее понял. Но не простил. Напротив, это нежданное извинение меня разозлило. Я увидел, что она сама понимает, как жестоко сейчас со мной поступает. Она признала вину – это подпитывает мою обиду.

Я хотел обсудить с Наташей двусмысленность назначения, оно блестящее, оно сулящее, но ведь играть я буду не мужчину. Может быть, жизнь снова меня морочит? Может быть, предложение Сильвестра – как мой кот: смесь высокопородистого с беспородным? Насмешка и шанс? "Собери все это в пыльный мешок и сожги!" – вспомнил я слова режиссера и прервал внутреннее бормотание.

Наташе стало неловко от снова наступившего молчания. Я давно заметил: Наташу беспокоит молчание, тревожит тишина. По всем законам наших ссор я уже должен был сказать: "Да ладно, давай забудем". Но я ни за что этого не скажу.

– Прости, – повторила она, – ты же знаешь, я не умею делать вид…

– Прибереги эти штучки для мужа. Может, он до сих пор принимает эгоизм за искренность.

Я больше не хочу смотреть на ее изогнутую, наглую спину. Поднимаюсь, набрасываю на плечи пододеяльник (не люблю халат), иду на кухню, ставлю чайник. Вода закипает, заглушая печальные вздохи, доносящиеся из спальни. Бог ты мой, она страдает! Она!

Завариваю чай. Отрезаю дольку лимона. Бросаю в чашку. Делаю первый глоток. В дверях кухни – Наташа. Она обнажена. Протягивает ко мне руки – я любил ее руки – и начинает декламировать. Я с первых слов узнаю текст своей новой роли:

Поцелуй. Почему-то после него я чувствую вкус лимона, хотя чай пил я.

– Наизусть знаешь всю?

– До дна. Могу помочь готовить роль. Нет, не могу, извини…

Мне не понравилось, как она сыграла. Тем более что она как бы издевалась надо мной, играющим Джульетту. Она подбавила иронии к этим словам, и я как будто впервые их услышал и понял: мне совсем не на что опереться, чтобы их произнести, сделать их живыми, сделать их своими. И не потому, что они женские.

Что должно произойти со мной, чтобы я смог исторгнуть из себя такие речи и не засмеяться? И говорить все это в лицо Сергею, которого я еще совсем недавно хотел убить троном? А теперь ведь мне придется даже любить его, моего Ромео.

– Будет лучше, если ты уйдешь.

– Вот как? О сердце! Разорившийся банкрот! В тюрьму, глаза! – каждым новым словом Джульетты она словно доказывает: это не твоя роль. И никогда не станет твоей, хоть сам Господь Бог тебя на нее назначит. Играл ли кто-нибудь Джуль-етту агрессивней? Играл ли кто-нибудь с целью унизить?

– Наташа, ты просила меня не играть больше в постели. А я прошу тебя не играть на моей кухне. И вообще в моей квартире. Тем более, прости, это не божественно.

Я понимал: ей больно все это слышать, больно все это говорить, но остановиться сама и остановить меня она не может. Театр пустил в нас метастазы глубже, чем я предполагал.

Она собиралась молча. Резко, зло застегнута молния на сапоге. Сорван с вешалки плащ. Хлопнула дверь. Конец нашей сцены. Провалились оба.

В оглушительной тишине я думаю о том, что сейчас случилось. Как всегда, когда я оскорблен, я подбираю самые грубые слова: "Все же забавно, что женщина, столь слабая на передок, мечтает на сцене умереть от единственной любви. Хотя удивляться здесь нечему – нормальная сублимация романтизма".

Пиликает на мобильном sms. "Сегодня я впервые испытала с тобой оргазм. Дурацкое слово, кстати".

Вот и первые поздравления. Оргазм от зависти – это я запомню. запишу в книжечку своих актерских наблюдений. Для настоящего оргазма и секса не понадобилось. Он случился, едва я притронулся к самым заповедным зонам души моей любовницы. Там бушует желание играть, а рядом с ним неизбежные попутчики таланта любого калибра – ревность и зависть.