Маша Трауб - Продается дом с дедушкой

– Если просила, то нужно привезти. Ищи давай ее шаль. Еще в аптеку надо будет заехать. Клеенку, чтобы подстилать, нормальную купить. Бинты, зеленку. Ей рану на ноге зашивали, надо обрабатывать, пока швы не сняли.

– Что, в больнице зеленки нет? – все еще злился Игорь.

– Надо купить, – решительно сказал Сашка.

– Слушай, у меня с деньгами сейчас не очень. Зачем нянькам-то платить? Разве они не должны и так подходить?

– Я взял деньги. Потом вернешь. Считай, что в долг, – ответил Комаровский.

Игорь промерз, пока шли к больнице, нестерпимо хотелось водки, настроение было отвратительным, а тут еще Сашка – бодрый, подтянутый, будто и не спал на драном диване под еще более драным пледом. Опять он сверкал, как начищенный самовар. В долг, сказал, даст… А как отдавать этот долг?

Все утро они мотались по окрестностям и искали сырники. Купили яблок, кефира, творожную пасту, колбасы. Точнее, все купил Сашка. Заодно прикупил мыло, туалетную бумагу. Игорь опять плелся следом, мучаясь похмельем и осознавая собственное бессилие и никчемность. Он устал, дико устал. Но Сашка потащил его в кафе, где распушил павлиний хвост и уговорил повариху нажарить сырничков. Повариха оказалась душевной женщиной, слышала про аварию рейсового, сама на нем часто ездила, а тут – отвело, уберегло.

– Ты для мамы так? – уточнила повариха.

– Нет, но она меня в детстве кормила часто. Сын – вон сидит, – Сашка показал на Игоря, который присел за стол, потому как стоять было тяжко, – плохо ему совсем. Такой шок пережить. Мама все-таки… Мы же со школы друзья, с первого класса. После школы я к ним домой забегал, голодные же были все время, и тетя Лена меня пельменями кормила. У нее всегда пельмешки в морозилке были. Домашние, самодельные. Так и кормила все годы. Она мне как вторая мама.

И повариха, смахивая слезу, налепила сырников, пожарила, сложила, завернула и денег не взяла.

– Не возьму, даже не предлагай! – отмахнулась она.

– Тогда конфеты. – Сашка выложил из сумки коробку конфет. В магазине он купил пряники, карамельки, пастилу и халву.

Игорь хотел спросить, зачем так много? Зачем тратить деньги на ерунду? Но не стал.

С сырниками они наконец поехали в больницу. Сашка отправил Игоря к матери, а сам пошел к главврачу, в сестринскую, в перевязочную. Игорь не удивился, если бы Комаровский еще и в столовую наведался.

Прошел в палату. Мать лежала, глядя в потолок.

– Мам, это я, – сказал Игорь, подходя и осторожно присаживаясь на краешек кровати. – Я тебе сырников принес, как ты просила…

– Сырников? Я же не люблю их. Зачем? – удивилась мать. – Мне холодно, все время холодно… Ты шаль принес?

Игорь порылся в сумке и нашел шаль. Хотя он ее точно туда не клал. Наверное, Сашка нашел и положил.

– Да, мама, вот твоя шаль. Тут еще халат, тапочки… – Игорь выкладывал из пакета то, что туда сложил Сашка. – Еще зеленка, бинты, кефир – я в холодильник положу. Вот еще яблоки.

– Зачем мне халат и тапочки? Я же не могу ходить, – раздраженно спросила мать. – Как там отец?

– Хорошо. Не волнуйся.

– Ты домой сейчас поезжай. Не оставляй его. Купи ему курицу, свари бульон. Он очень бульон любит. И пусть пьет таблетки. У него же давление и сердце.

– Хорошо, не волнуйся, – заладил на одной ноте Игорь.

– Ты сумку нашел? Рассаду мою? Надо посадить, а то погибнет.

– Мам, была авария. Рейсовый перевернулся, ты помнишь?

– Нет, не помню. Туман помню, потом больно было очень… И пусть отец сюда не едет. Не надо ему меня такой видеть. Ты ему не позволяй.

Игорь кивнул. Он не стал говорить матери, что отец преспокойно смотрел свою «Международную панораму» и не собирался никуда ехать.

– Елена Ивановна, ну какая красавица вы сегодня! – в палату, как свежий ветер, ворвался Сашка. Следом семенила медсестра – новенькая, влюбленно смотревшая на Комаровского.

– Елена Ивановна, сейчас укольчик сделаем, – ласково прощебетала медсестра.

– Сашенька… – улыбнулась мать и сразу размякла, успокоилась.

– Ну, а сырнички? Вы видели? Все как заказывали! Я же обещал! Давайте вместе и позавтракаем!

– Сырнички? Правда? – Мать даже сделала попытку приподняться на подушках.

Комаровский кормил Елену Ивановну сырниками, с вилочки. Сам тоже ел. Они ели будто наперегонки.

– Елена Ивановна, я уже два съел, а вы только один! Ну-ка, догоняйте! Такая женщина их жарила – я вам передать не могу! Здоровья вам желала. От всего сердца. Так что ешьте, она как себе жарила.

– Сашенька, ты доешь, тебе еще домой ехать, мне так много не надо, – вяло сопротивлялась Елена Ивановна, но послушно проглатывала кусочек. На тумбочке, будто из воздуха, появилась чашка с горячим чаем – ее принесла нянечка, даже лишний кусок сахара положила, а Комаровский, вооружившись большой ложкой, поил Елену Ивановну чаем. И все у него выходило ловко, ни капли не пролил.

А Игорь снова стоял у рукомойника, зажатый холодильником, и мыл чашки, ложки бабок-соседок, бегал за ручкой, чтобы записать название лекарства. Чувствуя свою ненужность, вышел покурить, потом позвонил отцу из автомата:

– Пап, маме уже получше. Но ее оставят на неделю где-то, не меньше.

– Хорошо, надо так надо. Спроси у нее, куда она положила мои таблетки. Все утро ищу, не могу найти. И привези с дачи мои тапочки, я просил мать. Мне в этих неудобно, а старые на даче.

– Я не буду туда возвращаться.

– И как же я без тапочек?

Игорь положил трубку.

Все казалось ему странным, бессмысленным, неестественным. Мать, которая радуется приходу Сашки больше, чем родному сыну. Беспокоится: позавтракал ли Комаровский и как он голодный поедет домой? Она соглашается есть сырники из рук Сашки, а Игорю сказала, что терпеть их не может. Отец, которого заботят домашние тапочки и собственные таблетки и нет дела до жены. Он сам, которого мутит от вчерашней дрянной водки. Да еще Сашке остался должен. Надо будет спросить – сколько. Он же тут направо-налево конфеты и деньги раздавал. А сколько он врачу сунул – вообще непонятно. Зачем – тоже непонятно. Но если Сашка бросается деньгами, то почему Игорь должен за это платить? Он бы не дал этой няньке ни копейки. За что? За то, что она должна делать за зарплату?

Игорь вернулся в палату. Комаровский продолжал балагурить, приобнимал новенькую медсестру за талию и пожимал руку врачу, который подошел к матери, пальпировал живот, спросил про самочувствие. Тут же нянечка стояла наготове с чистым пододеяльником. Окно было открыто настежь. Мать лежала довольная – она любила свежий воздух, ей всегда было жарко, душно. Бабули на других кроватях ежились и прикрывались одеялами, но молчали, нутром чувствуя, кто тут главная больная и кто теперь будет распоряжаться фрамугой.