Денис Драгунский - Каменное сердце (сборник)

То есть оставалось целых три года, но в прошлый раз она призналась Сергею Степановичу, что неважно себя чувствует и на многое не рассчитывает.

Сегодня Сергей Степанович вспомнил этот разговор, потому что тетя Ниночка стала совсем кожаная, почти крокодиловая. Темно-коричневые квадратные рубцы покрывали ее лицо. Глаз почти не было видно – синие точки в глубине складчатых щелочек. Сергей Степанович вздохнул и отвернулся.

На тумбочке стоял большой старинный радиоприемник красного дерева.

– «Телефункен»? – спросил Сергей Степанович.

– Да, – ответила тетя Ниночка. – Там написано.

– Трофейный?

Но это спросил не Сергей Степанович, а Сережа, это было утром, в воскресенье, двадцать пятого сентября сорок девятого года, он приехал к тете Ниночке, она была сводная сестра ее мамы. Она им помогала. Ее муж, дядя Юра, был генерал-лейтенант, и они получали очень хороший ведомственный паек. Было неприлично положить консервные банки в кошелку и уйти, поэтому он мялся в прихожей, косясь на стеклянные двери, и спрашивал, как дела, как дядя Юра.

– Дядя Юра два месяца в командировке, – сказала тетя Нина. – Чаю выпьешь?

Потом сидели в большой комнате с тремя дверями. Тетя Нина на диване – вот на этом самом, который сейчас! – Сережа в кресле, а рядом, на тумбочке, стоял красивый немецкий радиоприемник.

– Трофейный? – спросил Сережа.

– Нет, – ответила она. – Дядя Юра не был на фронте. Это подарок.

Сережа чуть пожал плечами. Генерал – и не был на фронте?

Тетя Нина засмеялась.

– Сегодня чудесный день! – сказала она, вскочила с дивана, взяла с комода газету и сунула Юре под нос, тыча пальцем в какое-то сообщение ТАСС. – Читай, читай!

Там было что-то очень затейливое и даже ироничное, вроде того, что «секрет атомной бомбы уже давно не является секретом», – но смысл понятен, ура, наконец-то!

– Ого! Правда? – обрадовался Юра. – Ура! Ура-ура, у нас есть бомба!

– Дядя Юра станет генерал-полковником, – тихо сказала тетя Нина. – Получит Сталинскую премию первой степени. И орден Ленина, обязательно. Или даже золотую звезду Героя труда…

– А почему вы так грустно вздыхаете?

– Ты еще маленький, тебе не понять.

– Мне семнадцать лет!

– Маленький, маленький… – Она обняла его за плечи, прижалась щекой, зашептала в ухо: – У тебя уже есть девушка? Ты понимаешь, о чем я?

– О чем? – Сережа не понял и чуть отстранился, а она обнимала его, прижималась к нему вся и шептала: – Вот я и говорю, совсем маленький, ты меня должен слушаться. Ну-ка. – Она оттолкнула его, вздернула юбку и приказала: – Поцелуй ножку!

Сереже было стыдно, что у него такие большие сатиновые трусы. Папины. И еще стало обидно, когда она потом, ловко извернувшись, вытащила из-под вышитой подушки свежее махровое полотенце. Значит, она заранее всё знала? Готовилась? Но она очень красивая была и сладкая. У него больше никогда не было таких девушек, и женщин таких тоже, во всей его длинной взрослой жизни. Они с тетей Ниночкой еще два раза вот так встречались, в этой комнате, всего, значит, три раза, а в последний раз она пальцем провела ему по губам сверху вниз – плям! Засмеялась и сказала: «Женись, маленький! Но в гости все равно приходи!»

Он женился, конечно же. И в гости приходил, с женой, с женой и сыном, и с внуками, и честное слово, руку на сердце положа – начисто забыл этот милый и глупый случай.

А вот теперь вдруг вспомнил.

– Тетя Ниночка, – сказал он. – Двадцать пятое августа. Атомная бомба.

Сполз со стула и сел на пол перед ее коляской.

– Чего тебе? – спросила она.

Он поцеловал ее коленку, твердую, как будто железную, у него потемнело в глазах и сильно стиснуло сердце. Он подумал, что это прекрасная смерть, у ног первой и самой любимой женщины, но из последних сил поднял голову, а она снова провела ему пальцем по губам. Плям! Она засмеялась, тьма вдруг отхлынула, стало легче дышать, и он понял, что жизнь все еще продолжается – больно, унизительно, нестерпимо.

Но терпеть оставалось совсем недолго. Минут пять.

Приснился сон настолько странный, что до сих пор удивляюсь – не приснилось ли мне, что это мне приснилось.

Однако вот.

Меня зовут к столу, и я иду по коридору какой-то старой, интеллигентной, уютной квартиры, мимо застекленного книжного шкафа, и вдруг, покосившись на свое отражение, останавливаюсь и вижу – это не я.

Это седой худощавый мужчина, с челкой, с аккуратными усиками, в очках.

Я легко узнаю его – это писатель Алексей Иванович Пантелеев.

То есть я понимаю, что я – это теперь писатель Пантелеев. Лёнька Пантелеев. Автор «Честного слова» и всё такое. На минуточку мне становится интересно: а куда же девался я?

Но я уже вхожу в столовую, и вопрос как-то тает. Поскольку теперь я вижу себя еще и в зеркало, старинное резное зеркало, которое висит между двумя окнами.

Стол под абажуром. Скатерть. Тарелки, приборы, все очень красиво и немного старомодно, в духе ленинградских шестидесятых.

«Ах, да! – понимаю я каким-то краешком сознания. – Ведь Алексей Иванович Пантелеев скончался двадцать семь лет тому назад, а тут он – то есть я – еще не совсем старик, так что ясно…»

Сажусь за стол, рядом со мной жена, молодая и красивая грузинка Элико, а напротив – наша дочь Маша, темноволосая застенчивая девочка.

Элико раздает еду.

– Ого! – говорю я. – Откуда такие чудесные ксупты?

Ксупты – это такая особая еда, вроде блинчиков, хитро сложенных, набитых всякой вкусной начинкой. Их очень хлопотно готовить.

Элико говорит:

– Это нам Лаврухин передал. Вроде как пригласительный гостинец. Лаврухины нас сегодня зовут на ужин. Будут ксупты с икрой и рябчиками, ведь сейчас масленица! А вот это – чтоб мы заранее попробовали.

«Лаврухины – это наши соседи, – вспоминаю я, уже как Алексей Иванович Пантелеев. – Писатель Лаврухин, да, да, конечно».

Элико протягивает мне толстый аппетитный, румяный, пористый ксупт на большой серебряной ложке. Я подхватываю его своей вилкой и отправляю в рот. Вкус нежного чуть поджаристого теста и тонко смолотого фарша с приправами.

И вдруг – ай! Хрусть! Черт!

Хватаюсь за щеку. Кажется, я сломал зуб. Даже еще хуже! Сломал зубной протез, верхний, слева. Прикрывая рот рукой и что-то бормоча, выскакиваю из-за стола и бегу в ванную. Выплевываю нажеванную массу изо рта и осторожно снимаю протез. Так и есть. Кусок искусственного зуба и розовой пластмассовой десны – расколот, едва держится. И в нем, в этой щели, торчит какая-то тонкая спица.

Сзади меня обнимает Элико. Успокаивает, помогает сполоснуть раковину и вдруг кричит:

– Постой! Ничего не трогай! Секунду!

Прибегает с увеличительным стеклом.