Мария Метлицкая - Миленький ты мой

– Белье возьми! – «Спящая» кинула мне стопку белья. Значит, я так крепко спала, что даже не слышала, как принесли белье и ужин.

«Вот что значит чистая совесть! – про себя усмехнулась я. – Даже страх перебила!»

Но когда я легла на сырые и ветхие простыни, нестерпимо воняющие все тем же хозяйственным мылом, сон мой испарился, как будто и не было его.

Кажется, у меня поднялась температура. Меня крутило, ломало и колотило в ознобе.

Одеяло и вправду оказалось тонким и хлипким, а в камере было довольно прохладно. Женщины спали. Кто-то из них сильно храпел, а кто-то тоненько вскрикивал, словно видел какой-то ужасный и страшный сон.

Но явь была куда страшнее любого, самого дикого сна.

Я оказалась в тюрьме… Почти в тюрьме. КПЗ или СИЗО? Впрочем, какая разница… Это тоже тюрьма.

И в хорошее я, как всегда, не верила. Хорошее со мной почти никогда не случалось.

Я словно притягивала к себе все несчастья, все беды, все горести мира.

Я приносила всем неудачи. Я – человек-беда, неудачница, юзер.

Меня все предавали, и никто не любил.

И еще я думала о ней . Я скучала по ней. Я вспоминала ее голос, ее рассказы. Я вспоминала наши последние вечера и наши беседы. Наши долгие чаепития и откровения. Наше примирение и, наконец, нашу… привязанность.

Нашу… почти дружбу. Или привычку. Наше ощущение, что наконец у нас есть кто-то близкий.

И это примиряло нас с жизнью. Она стала моей семьей – вот чудеса!

Я думала о том, что последние дни ее жизни были… терпимы, что ли? Почти терпимы – мы с ней почти победили – болезнь, страх, боль. И себя… Мы с ней… раскаялись. У нас появилась надежда. У нас появились планы – одни на двоих.

И вот… такое случилось. Господи, как она подвела нас !

Как по-идиотски, страшно и дико закончилась наша с ней жизнь! Что она сделала с нами?..

И еще – я вздрогнула от внезапной мысли – кто будет ее хоронить? И я… я даже не смогу с ней попрощаться!

Я заревела, уткнувшись в вонючую и сырую подушку.

Потом, испугавшись, что я разбужу своих «товарок», я закрыла рот рукой, пытаясь сдержать свои слезы. Я встала, подошла к раковине, напилась из-под крана – вода нестерпимо воняла ржавыми трубами. Потом снова легла и, кажется, скоро уснула.

Утром меня разбудил стук посуды и запах подгорелой каши. Я поняла: наступило утро и принесли завтрак.

Жизнь продолжалась: никто не умер и, кажется, не собирался.

Мои «товарки» сидели за столом и монотонно жевали.

И вдруг мне стало смешно. Господи, подумала я, и куда ж ты попала! Ну, просто смех! Трагикомедия просто! Лида – убийца! Я замочила старушку! Ну просто Достоевский, не иначе! И, кстати, ради чего? Какой мотив, господи? Замочила и сама же вызвала полицейских! Они что там, совсем отупели? Я замочила бабульку и не сбежала? Ничего не украла, не вынесла – просто избила ее и… На себя же заявила!

И мне стало легче. Эти два «деятеля» – Блондин и Кудрявый – мелкие пешки и сошки. Их дело простое, дурацкое – доставить сюда. А дальше… Дальше все будет иначе! Придет специалист, юрист или следователь и… во всем разберется!

Хотя… А сколько невинно осу́жденных в нашей стране? Сколько тех, кто «мотает срок» за других? Я – мелкая пешка, насекомое, былинка, пыль под ногами. Кому я нужна и что с меня взять? Смешно!.. Кому я вообще могу быть интересна?

И еще, они ведь не любят висяков! Кажется, это так называется? Дело быстренько закроют и… Я пойду по этапу.

Да нет, чепуха! Мотивов у меня нет. Экспертиза докажет, что она умерла сама! Упала, разбилась. Там же должны быть профессионалы, в конце концов! Ну, не бывает же поголовно, что все сволочи и вымогатели. А как же те самые пресловутые менты из сериалов? Честные и неподкупные трудяги с вечно усталыми от недосыпа глазами? Плюющие на деньги и личную выгоду? Честно делающие свое дело за совсем небольшие деньги? Люди, пришедшие в профессию по зову сердца? Да конечно же, таких уйма!

Не сомневаюсь! Только вот… Повезет ли мне? Мне, с моим-то «везеньем»?

Кто достанется мне?

И я опять загрустила.

Мне было странно, что мои сокамерницы ни о чем не спрашивают меня. Неинтересно? Картежницы – Женя и Ирка – сидели за столом, и Ирка гадала подруге. Я лежала на койке и слушала.

– Твой, – важно вещала «гадалка», – тебя не поддержит! Гад он, твой муж, поняла? Уже бабу завел, пока ты здесь паришься! Слышь, дура? Бабу завел!

Женька молчала. Лица ее я не видела, слышала только сопенье.

– А дочка твоя, – продолжала вещунья, – дочка тебя не бросит! Будет тебе и посылки слать, и письма писать, и навещать тебя будет! Так что ты дочки держись! А этого…

И тут она густо и смачно выругалась.

Ей вслед выругалась и Женька – правда, уже в ее адрес. И припечатала ее словом «сука»:

– Завидуешь мне… – у меня-то муж, а у тебя…

«Читательница» фыркнула и отвернулась к стене. В руках ее был потрепанный том Гончарова.

Третья «товарка» – Марусенька, как ее звали – лежала на кровати без дела. Что-то шептала сама себе и громко вздыхала. Казалось, она слегка не в себе.

Потом она встала и пошла к раковине – стирать свое белье.

Женька, обиженная и расстроенная, плюхнулась на кровать и тут же захрапела.

Ира деловито раскладывала пасьянс. Потом подняла на меня глаза:

– Погадать?

Я пожала плечами:

– Да не верю я в это… Чушь это все!

Она усмехнулась и, закурив, спросила:

– А что, совсем не интересно… что с тобой будет?

Я не успела ответить, как дверь камеры с лязгом открылась и «вызвали» Марусеньку.

Мы переглянулись, и Ирка шепнула:

– За наркоту ее взяли! Торговка, блин! Я рыдаю!..

Ей никто не ответил – все занимались своими делами.

Делами!.. Вот я сама себя насмешила… Делами!!! Просто кино!

…Прошло два дня, и все оставалось по-прежнему. Меня не вызывали .

– Ждут экспертизы, – деловито сказала всезнающая Ирка, – от трех до десяти дней! Так что сиди и не парься! Торопиться они точно не будут. Им на тебя – сама понимаешь!

Пока «читательница» – а ее звали Таней – спала, я брала у нее книгу и читала.

Гончарова я любила всегда – неспешная и размеренная жизнь его героев убаюкивала и успокаивала. Как я завидовала Илье Ильичу Обломову! Как живо представляла деревенскую, спокойную, вкусно и так знакомо пахнущую жизнь: запах скошенной травы, прибитой пыли после дождя на проселочной дороге. Аромат малинника на косогоре. И даже запах подсохшего навоза казался мне сейчас верхом блаженства и счастья…

Я вспомнила запах парного молока, который так ненавидела в детстве. Баба поила меня насильно, приговаривая: «Лидушка! Ведь там все здоровье и силы!»

А я давилась и отворачивалась. Мне не нравился этот запах – сладковатый и слишком «коровий», и еще эта пузырчатая голубоватая пенка…