Джессика Кнолл - Счастливые девочки не умирают

Я сунула трусы в штанину брюк, которые затем затолкала в чистый пакет для вещественных доказательств и передала офицеру полиции — женщине, внешне смахивающей на мужика даже больше, чем ее напарник, офицер Пенсакоул. В пакете лежали моя кофта и майка, обагренные еще не высохшей кровью. От пакета пахло чем-то давным-давно знакомым. Этот запах… Как в отделе моющих средств. Или как в летнем лагере, где я научилась плавать.

Тот, кто будет разбирать мою одежду со следами ДНК нескольких убитых подростков, конечно, обнаружит мои трусы в штанине брюк. Не самое удачное место, чтобы спрятать интимную деталь гардероба. Но я не могла бросить их в пакет просто так, чтоб они болтались у всех на виду. Я слишком устала от того, что мое грязное белье в прямом и переносном смысле выставляют напоказ.

Завернувшись в тонкий больничный халат, я на цыпочках подошла к койке и села, скрестив руки под грудью, чтоб не болталась. Без лифчика грудь стала огромной и непредсказуемой. Мама сидела на стуле у изголовья койки. Я строго-настрого запретила ей прикасаться ко мне и даже подходить близко, и она рыдала в голос, чем выводила меня из себя.

— Спасибо, — бросила мужеподобная офицер полиции без капли благодарности в голосе.

Я подобрала под себя небритые ноги, не желая, чтобы кто-нибудь заметил черную поросль на коже. Врач — еще одна женщина (мужчины не пройдут; даже папу оставили в коридоре) — собралась меня осматривать. Меня ничего не беспокоит, воспротивилась я, однако доктор Левитт — так ее звали — сказала, что человек в состоянии шока может не осознавать, что ранен. Ей требовалось убедиться, что я цела. Можно? Хватит сюсюкать со мной, как с ребенком перед прививкой, хотела заорать я. Я только что зарезала живого человека!

— Извините. — Бой-баба в полицейской форме перекрыла дорогу доктору Левитт. — Сначала мне нужно сделать соскоб. Иначе могут пропасть улики.

— Разумеется, — сказала доктор Левитт и шагнула в сторону.

Держа в руках чемоданчик для сбора улик, бой-баба направилась ко мне. Внезапно мне расхотелось орать на милую мисс Левитт, которой всего лишь требовалось меня осмотреть. Я не могла даже заплакать. Из сериала «Закон и порядок» я знала, что так проявляется психический шок, но легче от этого мне не стало. Лучше бы я плакала, а не мечтала о еде — сегодня вечером, после всего пережитого, мама не станет ни в чем меня ограничивать. Что бы такого поесть? При мысли о безграничном выборе у меня потекли слюнки.

Бой-баба провела ватной палочкой у меня под ногтями. Это было еще ничего. Но когда она потянулась к разрезу на моем халате, я разрыдалась и вцепилась в ее мясистые запястья.

— Не надо! — зазвенело у меня в ушах.

Когда я пришла в себя, мне показалось, будто я вернулась в прошлое. Почему-то я решила, что попала в больницу с отравлением после косяка, выкуренного на крыше у Леи. Ну, сейчас мне влетит, подумала я.

Прежде чем открыть глаза, я ощупала себя. К моему облегчению, кто-то завязал на мне халат и заботливо подоткнул одеяло.

В комнате было пусто, темно и тихо. Вечер. Я решила, что хочу поужинать в «Бертуччи». Их фокачча и сырные палочки будут как нельзя кстати.

Я приподнялась на локтях, от чего плечевые мышцы мелко задрожали. Раньше я даже не задумывалась, какую огромную невидимую работу они делают каждый день. Губы слиплись, да так, что пришлось потереть их ладонью, чтоб приоткрыть.

Дверь распахнулась, и вошла мама. Увидев меня, она ахнула и слегка отпрянула. В руках она несла стаканчик с кофе и черствый рогалик. Мне страшно захотелось того и другого, хотя я терпеть не могла кофе.

— Ты очнулась, — наконец сказала мама.

— Который час? — спросила я осипшим, насморочным голосом и сглотнула слюну — убедиться, что горло не болит.

Мама тряхнула запястьем и глянула на свой поддельный «Ролекс».

— Половина седьмого.

— Давай поужинаем в «Бертуччи», — предложила я.

— Заинька, — прошептала мама и собралась присесть на край моей койки, но, вспомнив про запрет, тут же подскочила. — Сейчас половина седьмого утра.

Я снова выглянула в окно: действительно, свет прибывал, а не наоборот.

— Утра? — переспросила я. Меня повело, и я снова разнюнилась, обозлившись, что ни черта не понимаю. — Почему я сплю в больнице?

— Доктор Левитт дала тебе таблетку, помнишь? — ответила мама. — Чтобы ты расслабилась.

Прикрыв глаза, я попыталась вспомнить, что произошло.

— Не помню, — всхлипнула я, прикрыла лицо руками и тихо заплакала, сама не зная отчего.

— Ну всё, всё, Тифани, — зашептала мама и, наверное, потянулась ко мне рукой, однако, вспомнив про запрет на прикосновения, обреченно вздохнула: — Я схожу за врачом.

Когда ее шаги стихли, я вспомнила про бледные лодыжки Бена, исчезающие в дыму.

Мама вернулась с какой-то другой женщиной в новеньких белых кедах и потертых джинсах, из-под отворотов которых выглядывали узкие щиколотки. Гладкие серебристые волосы были острижены до мочек ушей. Она была похожа на садовода-любителя, которая на досуге окучивает грядки с помидорами на своем огородике, нахлобучив соломенную шляпу, а поработав, пьет домашний лимонад на веранде.

— Тифани, — сказала женщина в джинсах, — я доктор Перкинс. Зови меня Анита.

— Ладно, — ответила я, прижав ладони к мокрым от слез и кожного жира щекам.

— Принести тебе что-нибудь?

— Я бы хотела умыться и почистить зубы, — всхлипнула я.

Анита кивнула с таким серьезным видом, будто понимала огромную важность моей просьбы.

— Сейчас я этим займусь.

Через пять минут она принесла мне небольшую зубную щетку, детскую зубную пасту с фруктовым вкусом и брусочек крем-мыла. Затем помогла мне встать. Я не возражала: Анита, похоже, была не из тех, кто по любому поводу впадает в истерику и ждет утешения от окружающих.

Я включила воду, чтобы не слышать, как мама и Анита разговаривают обо мне. Сходила в туалет, вымыла лицо. Почистив зубы, я сплюнула вспененную пасту, и она тягучей лентой повисла над раковиной, не желая обрываться. Пришлось оборвать ее пальцами.

Когда я вернулась в палату, Анита поинтересовалась, не хочу ли я поесть. Еще бы! Я спросила маму, куда подевался кофе с рогаликом. Папа съел, ответила она. Я хмуро взглянула на нее и залезла обратно под одеяло.

— Заинька, я тебе что хочешь принесу! В столовой есть рогалики, апельсиновый сок, фрукты, яйца и хлопья.

— Принеси рогалик, — попросила я. — С плавленым сыром. И апельсиновый сок.

— Насчет плавленого сыра не уверена, — сказала мама. — Но масло должно найтись.

— Если есть рогалики, значит, есть и плавленый сыр, — огрызнулась я.

При иных обстоятельствах мама обозвала бы меня неблагодарной стервой, но перед Анитой постеснялась. Она притворно улыбнулась и повернулась ко мне затылком с примятыми после ночи, проведенной в жестком больничном кресле, волосами.