Эрик-Эмманюэль Шмитт - Евангелие от Пилата

И народ вынес свой приговор. Он вначале прошелестел, потом набрал силу, превратился в рев – толпа скандировала: «Варавва!»

Я ничего не понимал. Люди требовали освободить вора, насильника, убийцу. Иисус ничего не совершил, только бросал вызов религии, и потому приговаривался к смерти, а Варавва, это сучье отродье, жестокий громила, безжалостный, беспощадный разбойник, от чьих преступлений пострадала не одна семья в этой толпе, Варавва, по их мнению, заслуживал милосердия!

Я был возмущен, разочарован, раздражен, но должен был подчиниться.

Я дал обещание во всеуслышание. Я связал себя словом. Мне оставалось лишь умыть руки.

И я сделал ритуальный жест, означавший, что «это меня больше не касается». Стоя на возвышении над вопящим народом, я велел лить мне на руки теплую воду и, как по волшебству, обрел спокойствие, потирая ладони. Вдруг я заметил, что вода, ударяясь о днище медного таза, засверкала всеми цветами радуги.

В голове мелькнула мысль: на земле Иудеи я представляю не правосудие, а Рим. Но если Рим не осуществляет правосудия на своих землях, то почему я избрал Рим своим повелителем?

Я обернулся и бросил последний взгляд на двух пленников, прежде чем вернуться в крепость. И внезапно понял, что именно изменило судьбы этих двух людей, послав одного на крест, а второго избавив от смерти. Я увидел это лишь издали: Варавва был один из толпы, а Иисус был ей чужд.

Клавдия ждала меня в спальне. Я поглядел на высокую римлянку в светлых одеждах, на ее изящные руки, унизанные тяжелыми браслетами, на аристократку, повергнувшую к своим ногам все семь холмов Рима: она в отчаянии прикусила палец, жалея галилейского оборванца! Она с презрением смотрела из окна на толпу, черты ее лица были напряжены, губы пунцовели от гнева. Она не могла свыкнуться с несправедливостью.

– Мы проиграли, Клавдия.

Она медленно кивнула. Я ждал ее протестов, но она, похоже, смирилась с неизбежностью.

– Ты был бессилен что-либо сделать, Пилат. Он нам не помог.

– Кто?

– Иисус. Он своим поведением призывал к себе смерть. Он хотел умереть.

Быть может, она была права… Ни перед священниками, ни передо мной, ни перед толпой он не сделал ничего, чтобы добиться милосердия. Его суровость неуклонно подталкивала его к смерти.

– Нам остается только ждать, – обронила в заключение Клавдия.

Я недоуменно поглядел на нее:

– Чего ждать, Клавдия? Через несколько часов он умрет.

– Нам остается понять, что он хотел сказать нам своей смертью.

Я люблю Клавдию, но любой умный мужчина, сталкиваясь с умной женщиной, быстро истощает запасы своего терпения. Клавдия относилась к существам, для которых все является знаком судьбы – случайное слово, совпадение мыслей, падение листа, полет птицы, направление ветра, форма облака, глаза кошки или молчание ребенка. Как и оракулы, женщины стремятся наделить разумом все живое и неживое, пытаются прочесть мир, как пергамент. Они не смотрят, они разгадывают. Для них все имеет смысл. Если послание не ясно, значит оно сокрыто до времени. Нет никаких пустот, нет ничего не значащего. Вселенная многолика и многоголосна. Мне хотелось возразить ей, что смерть есть всего-навсего смерть, что своей смертью нельзя подать какой-либо знак. Смерть принимают как данность, и Клавдии никогда не уловить иного смысла в смерти своего колдуна, кроме прекращения жизни. Но в самый последний момент я сдержался. Быть может, чтобы избежать лишних страданий, Клавдия творила мир, где все, даже самое худшее, что-то ей предвещало.

И я, как всегда, сделал понимающее лицо, словно взвешивал слова Клавдии на вес золота, и вернулся к своим центурионам, чтобы отдать распоряжения о казни.

Через несколько часов Иисус умер, а Варавву освободили.

– Тело исчезло!

Теперь ты лучше понимаешь мое удивление, когда центурион Буррус сообщил мне странную новость. Колдун продолжил свои фокусы! Клавдия могла торжествовать.

В сопровождении когорты я немедленно отправился на кладбище, расположенное неподалеку от дворца, чтобы успеть поймать еще не упорхнувшую истину.

Десяток евреев, мужчин и женщин, стояли возле могилы. Наше появление заставило их скрыться в цветущих кустах. Перед разверстой пещерой остались лишь два стража.

По их одеждам я определил, что они принадлежали к охране Каиафы, первосвященника Храма, того самого, кто проявлял наибольшее рвение в желании осудить и убить Иисуса.

– Что они здесь делают?

Центурион объяснил мне, что Каиафа еще с вечера поставил их сторожить могилу, опасаясь, что тело похитят и превратят в объект культа.

– И что же вы видели?

Стражи стояли с закрытыми глазами и ничего не отвечали. Два истукана с грубыми лицами, словно их наскоро вылепил вручную неумелый гончар, не обронили ни слова. Их губы дрожали, но они молчали, опустив плечи и замкнувшись в своем безмолвии.

– Я наказал их кнутом, Пилат, но они утверждают, что ночью ничего не видели.

– Невозможно поверить!

Я приблизился к могиле. Здесь мертвецов хоронят в склепах. Ты таких никогда не видел. В Палестине не роют могил в земле, а долбят скалу, образуя нечто вроде грота. Потом пещеру заваливают огромным круглым камнем, служащим дверью.

Глыбу откатили в сторону, заблокировали жердью, наполовину открыв вход в склеп.

– Почему его вновь открыли?

– Утром женщины хотели возложить пахучие травы, смирну и алоэ, в качестве подношения усопшему.

– А кто именно открыл вход?

– Женщины и оба стража, а поскольку они не справлялись с весом камня, я присоединился к ним во время обхода, – ответил центурион. – Таким образом мы обнаружили, что могила пуста.

Я заглянул в темный грот.

Я никак не мог поверить в историю с исчезновением тела. Если требовалось столько сил, чтобы откатить в сторону камень утром, как колдун смог это сделать в одиночку и к тому же ночью?.. Нет, мысль была абсурдной.

Я вошел в склеп. Я сделал это почти непроизвольно. И удивился сам себе. Зачем врываться в мир мертвых?

Крохотная передняя камера, потом коридор, ведущий в более просторное помещение, где в скале были вырублены три ложа. И все они были пусты. На одном из них виднелись следы пребывания колдуна: бинты, мази и погребальное полотно, простыня очень хорошего качества. На ней виднелись коричневатые пятна крови. Погребальное полотно было аккуратно сложено и оставлено на краю ложа.

Нелепо. Как и исчезновение трупа, это тщательно сложенное погребальное полотно бросало вызов здравому смыслу. Кто снял его с тела? И кому в голову пришло укладывать его в форме правильной геометрической фигуры? Что за безумец орудовал в могиле? Неужели сам колдун был настолько аккуратен, что, придя в себя, инстинктивно…