Эрик-Эмманюэль Шмитт - Евангелие от Пилата

Я держал ткань и теребил ее пальцами, словно это могло мне помочь найти решение. Мысли мои путались. Меня охватило какое-то отупение. Я уселся на ложе. И представил себя мертвым, запертым в скале на веки вечные, без света – только тонкий лучик солнца из отверстия, где камни плохо прилегали друг к другу. Я представил себе, что превратился в Иисуса, в высокого худого Иисуса, упокоившегося здесь после мук на кресте.

Мои легкие заливал расплавленный свинец. Плечи и грудь под неимоверной тяжестью истончались, расплющивались. Мне хотелось лечь и вытянуться. Из меня словно высосали все силы. Затмение рассудка, то ли наслаждение, то ли недомогание, парализовало мои ноги и волю.

И вдруг я понял, что происходит. Я увидел в углу ворох ароматных растений, смесь смирны и алоэ, их положили здесь, чтобы очистить затхлый, мертвенный воздух, и сейчас они вливали в мои легкие смертельную отраву…

Я напряжением воли заставил себя выбраться из могилы, вылетел из нее как стрела. Резкий солнечный свет был спасительной пощечиной.

Я глянул на сад, на вишневые деревья, усеянные цветами, на ярко-зеленые весенние листья, и здесь, в мире, насыщенном свежестью, наполненном красками и трелями птиц, вдруг засомневался, что смерть существует.

Я подошел к лошади и, прежде чем уехать, в последний раз оглянулся на стражников. Они с тупым видом рассматривали свои ноги.

Понимание пришло в мгновение ока: по их расширенным зрачкам я понял, что они были одурманены. Я заметил два бурдюка, валявшихся неподалеку в траве. Пустых. Достаточно было понюхать горлышко, чтобы ощутить запах снотворного, заглушённого резким и терпким ароматом плохого палестинского вина. Теперь я знал, какой вывод напрашивается: стражей опоили, чтобы они заснули. Поэтому они не могли ни видеть, ни слышать, как воры откатили камень, похитили труп и вновь закрыли могилу. Спектакль отменно подготовили: люди, даже самые трезвомыслящие, должны были обязательно поверить в сверхъестественные способности колдуна.

Я вернулся в крепость и принял необходимые меры: следовало отловить похитителей и отыскать тело Иисуса.

Мои помощники удивились:

– Господин, мы не имеем права заниматься делом об осквернении еврейских могил. Это в ведении Каиафы и его синедриона.

– Я должен обеспечить безопасность в стране.

– Безопасность живых, Пилат, но не безопасность трупов, а тем более трупов евреев, не говоря уже о трупе еврея-преступника.

– Иисус не был ни в чем виновен.

– Однако вы его распяли.

Я ударил кулаком по столу.

– Ваше дело – подчиняться. Если мы позволим людям поверить, что колдун самостоятельно вернулся к жизни, самостоятельно откатил камень от входа в свою могилу, мы станем жертвой непредсказуемых беспорядков, непреодолимых на этой насквозь прогнившей земле, где даже вино и лимоны вызывают приступы лихорадки! Похитители могут вызвать такое сильное возмущение верующих, что вскоре у всего Израиля на устах будет только имя Иисуса, а народ его оплюет нас и постарается вышвырнуть вон нас, римлян, обрекших проповедника на муки. Исчезновение тела может изменить равновесие всех сил, нарушив их расстановку. Если ловким фокусникам удастся провернуть мошенничество со склепом, они поднимут народ против фарисеев, которые ненавидели Иисуса, против саддукеев, которые учинили над ним суд, а потом отдали осужденного мне, чтобы я его казнил, и даже против зелотов, поскольку я предпочел освободить Варавву, одного из их людей, а не Иисуса. Одним словом, если вы не разыщете негодяев, сегодня ночью утерших нос власти, завтра пламя охватит весь Израиль и прольются реки крови. А нам останется только сесть на корабли и отплыть в Рим, при условии, что нас не перебьют до того, как мы доберемся до Кесарии. Я ясно высказался?

Буррус, повинуясь моим распоряжениям, отправился на поиски преступников. Я точно знаю, кто они. Через несколько часов похитители будут разоблачены, и все вернется на круги своя. А пока, мой дорогой брат, я пишу тебе это письмо не только чтобы поставить тебя в известность о происходящем, но и тем самым умерить свое нетерпение. Слуги продолжают укладывать вещи, готовясь к отбытию в казармы. Не сомневаюсь, дело это будет решено в кратчайшие сроки и не задержит меня в Иерусалиме. Напишу тебе о развязке из моей ставки в Кесарии. А пока желаю тебе здравствовать.

Последние несколько часов совершенно сбили меня с толку. Реальность восстает против моей логики. А ведь я не из тех восторженных людей, которые приукрашивают действительность, вместо того чтобы видеть ее таковой, какая она есть на самом деле, идеализируют ее, словно далекую, мельком замеченную и достойную любви женщину, наделяя ее множеством добродетелей, вкладывая в ее уста тысячи непроизнесенных ласковых слов, угадывая ее невысказанные пожелания, несущие успокоение, и умолчания, счастливо разъясняющиеся… Нет, я не из тех любовников-мечтателей, творцов красоты, ремесленников добра, золотильщиков идеала. Я не демиург блаженства. Я прекрасно знаю действительность. Хуже того, держу ее под подозрением. Я всегда жду, что она окажется уродливей, чем кажется, более жестокой, более скользкой, более извращенной, двусмысленной, коварной, мстительной, эгоистичной, жадной, агрессивной, несправедливой, двуличной, равнодушной, напыщенной… Одним словом, разочаровывающей. А потому не расстаюсь с действительностью, охочусь за ней, иду по ее следу, высматриваю все ее слабости и вынюхиваю ее вонь, выжимаю из нее все ее гнусные соки.

Эта прозорливость придает моей жизни горький привкус, но превращает меня в умелого прокуратора. Никакие речи, даже самые льстивые, самые медоточивые, расцвеченные обещаниями, не мешают мне разобраться в игре тайных сил. Поскольку мой разум подобен остро заточенному топору мясника, я довольно редко ошибаюсь. Привыкнув отбрасывать благоприятные перспективы, я часто иду к цели напрямик, и иду быстро.

Но сейчас у меня складывается впечатление, что я топчусь на месте или хожу кругами по арене.

Вчера, во второй половине дня, мои люди отыскали следы учеников колдуна. Приверженцы Иисуса укрылись в заброшенном поместье неподалеку от Иерусалима.

Я взял отряд из двадцати человек и покинул дворец. За вратами города мы обогнали богомольцев. После ежегодного паломничества они возвращались к себе домой. Их обсчитали владельцы постоялых дворов, их обманули торговцы, их обобрали священнослужители, но у всех у них были спокойные лица и в глазах читалось удовлетворение людей, исполнивших свой долг.

Позади нас, в глубине долины, высился Иерусалим, окруженный стенами, с горделивыми башнями дворца Ирода Великого, с монументальной громадой Храма, чьи беломраморные портики блестели на солнце позолотой. Я пожал плечами: да, это была столица, но столица восточная, кичащаяся роскошью, претенциозная, шумная, столица религиозной лжи, столица, где наживаются на наивных душах, столица, где манипулируют сердцами, где умы пытают виной и покаянием, цитадель суеты сует. На нее обрушился этот колдун из Назарета. И я полностью разделял его ярость.