Эрик-Эмманюэль Шмитт - Евангелие от Пилата

Она глубоко вздохнула. Очевидно, она сожалела, что отложила казнь. Эту странную женщину снедала невероятная жажда убивать.

– И потому, Пилат, можешь понять, что вчера вечером, сообщив ему о слухах по поводу воскреcения Иисуса, ты пробудил все страхи Ирода. Он решил, что во второй раз убил посланца Бога, его вновь охватил ужас. Он заснул, уйдя на неведомые земли, пустынные и безмолвные, куда отправляется всякий раз, когда ему не хватает мужества продолжать жить.

Она сурово поглядела мне прямо в глаза:

– А ты веришь в воскресение?

– Конечно нет.

– Я тоже не верю.

Она повернулась и направилась к статуе из золота и слоновой кости, которую долго гладила холеными руками. Она размышляла, и мне показалось, что я находился далеко от нее, – так глубоко она погрузилась в свои мысли. Вдруг она нахмурила лоб, перестала гладить скульптуру, глянула на меня из-под опущенных век, словно искала истину в глубочайшем мраке ночи.

– Ты не подумал о двойнике?

– Что ты сказала?

– Меня удивляет во всех свидетельствах, что мужчины и женщины не сразу признают Иисуса. Человек носит капюшон, быстро приподнимает его и тут же исчезает. Так поступал бы двойник, использующий легкое сходство с покойным.

– Ты считаешь, что рассказы подлинны, что свидетели не лгут, но были введены в заблуждение двойником Иисуса?

– А как же иначе. Нет ничего хуже лжесвидетеля. И свидетель, верящий в свои слова, и свидетель, введенный в заблуждение прекрасно поставленным спектаклем, даже под пыткой будут утверждать, что видели воскресшего Иисуса.

Я сразу оценил силу этой гипотезы. Надо было немедленно принять соответствующие меры. Я расстался с Иродиадой, но счел необходимым предложить услуги Сертория.

– Если желаешь, оставлю здесь своего врача, чтобы он последил за здоровьем Ирода?

Иродиада презрительно скривилась:

– Не стоит. Ирод – сорняк, живучий, крепкий, неистребимый. Ему даже не надо ждать весны, чтобы вновь расцвести.

И ее губы сложились в такую гримасу, словно ее вот-вот вырвет. Иродиада страстно ненавидела Ирода.

Я пересек Иерусалим, обдумывая слова царицы. Краткость появлений Иисуса, окутанного ореолом тайны, очень просто объясняла механизм мошенничества. Игравший роль распятого был осторожен и появлялся только в сумерках, пряча лицо под капюшоном. Вначале он заводил разговор со своей жертвой, чтобы измерить ее печаль, ее одиночество и тем самым возможную способность поверить в возвращение Иисуса. Когда рыба заглатывала наживку, когда обманщик овладевал мыслями собеседника, он откидывал капюшон.

Мне хотелось поделиться этой теорией с Каиафой. Я послал гонца в Храм, и первосвященник тут же откликнулся на мой зов. Он не дал мне возможности заговорить, ибо пребывал в ужасном гневе.

– Сходи на рынок и послушай их, Пилат: у женщин на устах только имя Иисуса. Вот что нас ждет, если мы не вмешаемся: женщины, которые думают, женщины, которые высказывают свои мнения! А почему бы и не женщины у власти?! Они вызывают столпотворения на площадях и утверждают, что началась новая эра! Если бы Моисей видел это! А что за женщины получили откровение Иисуса? Саломея! Мария Магдалина! Нимфоманка и блудница! Две любительницы постельных утех! Две экзальтированные самки обращаются в веру и после дебоша впадают в мистицизм! Из одного транса в другой!

– А эта Мария Магдалина по-прежнему занимается своим делом?

– Нет, она больше не блудница. Грешница утверждает, что Иисус отвратил ее от стези порока. Как просто! На самом деле она поняла, что пришел возраст, когда тебя перестают выбирать. Суки, все они суки!

Я дал возможность Каиафе высказаться, потом, воспользовавшись его молчанием, изложил новую теорию. Вначале он слушал меня с раздражением, потом с интересом и, наконец, с облегчением.

– Безусловно, ты прав, Пилат: тело Иисуса где-нибудь гниет, а роль воскресшего взял на себя двойник. Но кто?

Мы оба задумались. Я посмотрел в окно. День клонился к закату, небо становилось фиолетовым, тени смешались с сумерками. Это был тот таинственный час, когда день и ночь проникают друг в друга, но еще играют на равных. Я ощущал оцепенение застывшего времени.

Ни один из нас не мог отыскать в своих воспоминаниях двойника Иисуса, поскольку Иисус не обладал яркой внешностью. Невозможно было с точностью описать ни одной его черты. Лишь взгляд, взгляд невыносимый, огонь, горящий в глубине его зрачков, удивительное сияние.

Каиафа ушел, пообещав подумать и заставить думать членов синедриона. Мне его метод не казался эффективным: двойник мог прийти издалека, к примеру из Галилеи. Мы могли не знать его. Нет, мне надо было схватить преступника в момент, когда он мистифицировал легковерных. Но как предугадать, где он появится в следующий раз?

Я вновь рассмотрел порядок и места его появлений, чтобы нащупать след. Я ничего не видел, кроме… кроме того, что он шел на все больший риск. Мошенник начал разыгрывать свой фарс перед Саломеей, почти не знавшей Иисуса; потом явился паломникам из Эммауса, следовавшим за Иисусом несколько недель. И, только вдохновленный своими успехами, рискнул приблизиться к Марии Магдалине, долгие годы сопровождавшей назареянина… Нет сомнения, что теперь он должен пойти на самый большой риск и встретиться с близкими Иисуса.

С кем именно? С учениками, с семьей? Поскольку ученикам было запрещено появляться в Иерусалиме, он выберет встречу с семьей. Если ему удастся убедить родных, дело сделано.

Я вызвал четырех человек, в том числе и Бурруса. Велел им облачиться в одежды торговцев и ночью отправился вместе с ними на площадь, где Мария Магдалина объявила радостную весть старой матери колдуна.

Мои люди растворились в синей тьме. Мы решили вести наблюдение за глинобитным домиком.

Не буду долее томить тебя, мой дорогой брат. После полуночи на площади появилась тень в капюшоне. Человек передвигался с крайней осторожностью. Он беспрестанно оглядывался по сторонам. Он был осторожен, как вор. Мы задержали дыхание. Человек, похоже, колебался. Догадался ли он о западне? Он надолго застыл на месте. Потом, успокоившись, ибо вокруг царило безмолвие, приблизился к дому Марии. Я придержал своих людей. Он все еще колебался, оглядывался, потом постучал в дверь.

И тут мои люди бросились на него. В мгновение ока он очутился на земле, ноги и руки его держали солдаты, а голова оказалась в сточной канаве. Я подошел и сорвал с человека капюшон. И увидел лицо, почти неузнаваемое в гриме, лицо самого юного ученика Иисуса.

Иоанн, сын Зеведея, тот самый, который бегом вернулся к своим друзьям, чтобы сообщить им об исчезновении трупа, тот самый, который видел в этом вмешательство ангела Гавриила. Иоанн отпустил бороду и натер веки углем. Так он немного походил на своего учителя…