Виктория Токарева - Кругом один обман (сборник)

Прежде чем идти к подоконнику и смотреть вниз, Тата заглянула в ванную. Пусто. Туалет – пусто.

Последняя комната…

Фуфа тихонечко сидел на стуле перед письменным столом и раскручивал на винтики ее пишущую машинку. Он делал это торопливо, сосредоточенно, боялся, что взрослые прервут такое интересное занятие.

Филипок был жив, здоров. Заинтересован. Все обошлось.

Но не обошлось. Тата на какое-то время, может быть на полдня, сошла с ума. Воображение пошло работать по ложной программе. Ей казалось, что она выглянула в окно, увидела распростертое тельце в полосатой рубашечке. Она побежала вниз, не на лифте, а по лестнице с девятого этажа. Потом выбежала из подъезда, обогнула торец дома и приблизилась к своему мальчику. Подняла его с земли. Он повис на руках, как полотенце. Все его косточки были сломаны, и скелет не держал форму тела. Людей не было. И крови на ребенке тоже не было. Он просто сломался. И все внутренние органы оторвались со своего места.

Тата понесла сыночка домой. Вошла с ним в лифт. В лифте стоял один человек – сосед с третьего этажа Павел Константинович. Он посмотрел на Тату, на свисающего мальчика и удивленно спросил: «Что это?»

И тогда Тата закричала…

Эта картина постоянно прокручивалась в ней как ролик. Тата сидела на стуле с белым лицом, закрыв глаза.

Вошла мама Таня и спросила:

– Ты чего расселась? Могла бы помочь…

Тата завыла, как выпь. Не могла остановиться. Потом выгнала маму Таню домой. Закрыла все окна, проверила все шпингалеты.

Мама Таня ушла, обидевшись. Какого черта? Она хотела навести порядок, а ей не дали, еще и выгнали и обозвали вдогонку.

После этого случая Тату стали преследовать страхи. Когда она оказывалась в метро, тут же себе представляла, что Фуфа упал с платформы на рельсы. Если мылась в финской бане, смотрела на раскаленные камни, и ей представлялось, что Фуфу бросают на эти камни и его тельце шипит, обгорая.

Пошла к врачу. Врач сказал: все нормально. Это подсознание выталкивает страхи. Это просто материнская любовь.

Любовь выстраивала такие вот гримасы. А в остальном жили хорошо, весело.

Тата работала журналисткой в газете, бегала по интервью с интересными людьми. Когда попадалась личность сложная и капризная, посылали Тату.

Она являлась пред светлы очи – юная, улыбчивая, с глазами как вишни. Вокруг нее светлело. Капризная личность спрашивала:

– Сколько тебе лет?

Тата отвечала:

– Двадцать пять, а что?

– Ничего. Какая ты милая…

И это правда. Она была милая, ясная, понятная и чистая, как капля росы.

Однажды Тату послали к писателю Метелкину. Метелкин находился в это время в Доме творчества «Малеевка», и пришлось тащиться в эту самую Малеевку к черту на рога.

Метелкин был шумно знаменит, по-настоящему талантлив. Газета была заинтересована в интервью.

Тата подготовила вопросы, спрашивала умно и профессионально.

Через какое-то время, примерно через полчаса, Метелкин полез с поцелуями. Он был не просто противный, а очень противный: немолодой, обрюзгший, лысый, со слабой порослью над ушами. Однако талантлив космически. Тате неудобно было ему противоречить, она боялась, что может сорваться интервью. Пришлось пойти навстречу пожеланиям трудящихся. Метелкин, без сомнения, принадлежал к этой категории. Он трудился каждый день. Из-под его пера выходили толстые книги с божественным текстом. Метелкин рассказал, уже в постели, как недавно выступал перед студентами МГУ. Он вошел в зал вместе с поэтом Евтушенко. Зал встал.

– Приятно? – спросил себя Метелкин. И сам себе ответил: – Приятно, и нечего пердеть.

Вот это «нечего пердеть» запомнилось на всю жизнь. А больше не запомнилось ничего. Тата обратила внимание, что пенис у Метелкина величиной с наперсток. Темперамент – нуль. Зачем, спрашивается, полез? Зачем она уступила?

После соития, если можно так назвать, Метелкин поднялся и вышел из номера, мелькая бледным задом. Должно быть, отправился в туалет. Тата села на кровати. На улице стемнело, и она увидела свое отражение в окне. Высокая шея, молодые плечи, маленькие груди – красиво. Но что она здесь делает? Это была ее первая измена. В голове пронеслось: «Какой ужас».

Она не изменила мужу. Она просто отдала должное большому таланту. Метелкин дарит свой талант всему человечеству, значит, и человечество ему что-то должно. Тата заплатила за человечество. Она как бы и не виновата. И все же…

Больше она с Метелкиным не встречалась. И он вскоре умер как-то незаметно. Спился, должно быть.

Его быстро забыли. Он почти не остался в литературе. Прогорел, как факел, и потух бесславно. Непонятно, почему одних помнят, а других нет.

Тата и Сашка жили хорошо. Весело и дружно.

Мелкие измены только укрепляли семью. Нет никого прекраснее, чем немножко виноватая жена. Она становится легкой, сговорчивой, всепрощающей.

Приходили гости. Саша любил гостей. В основном это были товарищи по спортивной гребле с женами или подругами. Либо сослуживцы.

Чаще других заявлялись Лежанские – Слава и Галя. Галя, с низким лбом, практически без лба, с грубым крестьянским лицом и дурными манерами, не нравилась Тате. Тата называла ее «Лежанкина», хотя Галя была Лежанская.

Галя – детдомовская, откуда воспитание? Но у нее была замечательная черта: приходила в гости с пирогами, которые пекла собственноручно. Пироги – с мясом, с яблоками и с капустой – всегда были кстати, очень украшали стол и Галю, компенсируя ее недостатки.

Тата печь не умела, но зато умела смеяться. Ее смех – звонкий, заливистый, прозрачный, как родниковая вода, – звенел до потолка и вырывался в форточку. Люди внизу останавливались и поднимали голову. Где это так смеются? Кому это так хорошо? Под такой смех хотелось жить и любить.

Тата охотно смеялась по многим поводам. Жизнь всегда дает повод посмеяться. Исключение составляют несколько позиций: смерть, унижение, да и то…

Галя Лежанская считала, что смех без причины – признак дурачины. Она не позволяла себе хохотать в полный рот, а только усмехалась краешком губ. Строила из себя умную.

Детей у Лежанских не было. Галя объясняла это тем, что вначале надо выстроить карьеру, а потом уже заводить потомство. Рожать могут все – и кошки, и собаки, и даже куры. А вот написать кандидатскую диссертацию – удел избранных.

Тата пожимала плечами. Кому нужна эта диссертация? Кто ее будет читать? «Когда-нибудь монах трудолюбивый найдет мой труд усердный, безымянный…» Ради монаха корячиться. А тут – ребенок, такой родной, такой сладкий, в нем весь смысл жизни и даже смысл смерти. Бессмертие. После тебя он понесет в жизнь твои гены.

Тата подозревала, что Галя просто бесплодна, как огурец-пустоцвет. Вот и прячется за слова.