Вирджиния Эндрюс - Руби

Нет, говорила я себе, лучше позабыть об обещании, данном бабушке. Лучше целыми днями просиживать за ткацким станком, ткать полотенца и салфетки и представлять себе, что бабушка жива. Сейчас она внизу, хлопочет в кухне. А может, отправилась на помощь к очередному страждущему, попавшему в беду человеку. Скоро она вернется, и я с гордостью покажу ей, как много успела сделать в ее отсутствие. Внушать себе, что все идет по-прежнему, было куда легче, чем отважиться на перемены.

Часть моего времени поглощали заботы о дедушке Джеке. Я готовила ему еду и без конца убирала за ним: он был непревзойденным мастером создавать беспорядок. Каждое утро я подавала дедушке завтрак, а после он отправлялся на болото – рыбачить или собирать испанский мох. Он не оставил надежды отыскать заначку бабушки Кэтрин и все свободное время проводил, роясь в шкафах или перелопачивая землю вокруг дома. Чем дольше длились его безрезультатные поиски, тем сильнее он укреплялся в мысли, что я скрываю от него бабушкин тайник.

– Кэтрин, хоть и была скрытной, не могла умереть, не открыв ни одной живой душе, где ее заначка, – как-то за ужином заявил дедушка Джек.

Зеленые его глаза подозрительно уставились на меня.

– Руби, а ты, часом, не перепрятала тайник, когда меня не было дома? Не закопала его там, где я уже рылся? Скорее всего, Кэтрин велела тебе поступить после ее смерти именно так.

– Нет, дедушка, – покачала я головой. – Сколько тебе повторять, никаких денег у бабушки нет. Если у нее и были какие-то сбережения, этим летом мы все потратили. Последние недели до бабушкиной смерти мы жили только на то, что люди давали в благодарность за исцеление и помощь. А ты прекрасно знаешь, ей было не по душе брать за это деньги.

По всей вероятности, выражение моего лица убедило дедушку, что я не лгу.

– Похоже, ты ничего не знаешь, – пробормотал он, задумчиво жуя. – Люди наверняка дарили ей пропасть всяких ценных вещей, да и деньги тоже. Может, она оставила деньги какой-нибудь из этих старых ворон, своих подружек. Например, этой карге Тибодо. Пожалуй, мне стоит нанести ей визит.

– Не делай этого, дедушка! – взмолилась я.

– Почему? Эти деньги ей не принадлежат. Они по праву мои… то есть наши.

– Если ты ворвешься в дом миссис Тибодо, она вызовет полицию и тебя посадят в тюрьму, – предупредила я. – Она говорила мне, что и на порог тебя не пустит.

Дедушка в очередной раз попытался прожечь меня взглядом насквозь и снова принялся за еду.

– Все вы, женщины, одинаковы, – бормотал он. – Привыкли жить за счет мужиков. Мужчина должен костьми лечь, чтобы дом ломился от всякого добра. А вы принимаете все как должное. А уж каджунские бабы вообще воображают о себе невесть что, – расходился дедушка все пуще. – Считают себя пупом земли. Им и в голову не приходит, что к мужчине следует относиться уважительно, хотя бы в его собственном доме. Ничего, рано или поздно я отыщу эти чертовы деньги, и тогда…

Я решила не продолжать бессмысленный спор. Не вечно же дедушка Джек будет искать призрачный клад. В конце концов он бросит это бессмысленное занятие. И тогда, может быть, вспомнит, что обещал стать другим человеком, работать не покладая рук и обеспечивать нам обоим достойную жизнь. Пока что он не слишком преуспел по этой части. Бывали удачные дни, когда он возвращался с болот с хорошим уловом или же с парой уток, из которых я готовила гумбо. Но чаще всего дедушка менял свою дневную добычу на бутылку дешевого джина или рома и возвращался домой с пустыми руками, злой и пьяный. В такие дни я готовила бедную каджунскую джамбалайю из того, что оказывалось под рукой.

Правда, дедушка Джек исправил кое-какие поломки, но его обещание привести дом в порядок оставалось невыполненным. Крыша по-прежнему протекала, подгнившие половицы скрипели. Несмотря на мои настойчивые увещевания, дедушка не изменил своим привычкам и относился к чистоте крайне пренебрежительно. Мылся он не чаще раза в неделю, к тому же не слишком тщательно. В волосах у него снова завелись вши, борода повисла клочьями, а ногти окружила черная кайма. Когда мы сидели за столом, мне приходилось старательно отводить взгляд от его грязных рук, так как это зрелище напрочь лишало меня аппетита. Но заткнуть себе нос я не могла и была вынуждена вдыхать запах пота и перегара, исходивший от дедушкиной одежды и немытого тела. Как человек может довести себя до такого состояния и даже не замечать этого, находилось за пределами моего понимания. Наверное, от алкоголя у дедушки притупилось обоняние.

Всякий раз, бросив взгляд на портрет бабушки Кэтрин, я испытывала острое желание снова взяться за кисть. Но, усевшись перед мольбертом, я тупо смотрела на лист бумаги и ощущала, что моя творческая энергия иссякла. Несколько раз я принималась делать наброски, даже написала маслом поваленный кипарис, поросший мхом. Но мой талант художницы, судя по всему, умер вместе с бабушкой Кэтрин. Ее подобная мысль привела бы в ярость. Но проблема состояла в том, что всё вокруг – деревья, птицы и травы – пробуждали в моей душе воспоминания. Мною овладевал очередной приступ тоски, и я не могла рисовать. Боль утраты была слишком сильна.

Пол приходил почти каждый день. Иногда мы с ним болтали на галерее, иногда он садился у ткацкого станка и смотрел, как я работаю. Частенько он помогал мне в домашних делах, выполняя те обязанности, которые так и не взял на себя дедушка Джек.

– Что это мальчишка Тейтов постоянно здесь ошивается? – спросил как-то дедушка после ухода Пола.

– Мы с ним друзья. Он приходит поболтать.

У меня не хватило духу сказать, что мне известна правда о неприглядной роли, которую сыграл в этой истории дедушка. Результат подобных разоблачений был известен заранее. Сначала дедушка начнет бурно оправдываться, потом примется искать утешения в бутылке и будет куролесить всю ночь.

– Эти чертовы Тейты невесть что о себе воображают, – изрек дедушка. – И все из-за того, что у них куча денег. С такими людьми надо держать ухо востро. Будь поосторожнее с этим мальчишкой.

Проигнорировав его предостережения, я отправилась готовить ужин.

Всякий раз перед уходом Пол давал мне обещание непременно поговорить с отцом. Но, взглянув на него при новой встрече, я понимала: у него опять не хватило решимости. Как-то в субботу вечером он сообщил, что завтра, после церковной службы, они с отцом собираются на рыбалку.

– Мы проведем вдвоем целый день, – сказал Пол. – Лучшей возможности поговорить начистоту и придумать нельзя.

Утром я хотела позвать дедушку Джека в церковь, но он так крепко спал, что мне не удалось его растолкать. Чем сильнее я трясла его за плечо, тем громче он храпел. Мне впервые пришлось идти в церковь без бабушки Кэтрин, и я сомневалась, что сумею это выдержать. Но выбора у меня не было. Подойдя к церкви, я увидела бабушкиных подружек, которые окружили меня, осыпали поцелуями, приветствиями и вопросами. Естественно, в первую очередь их интересовало, как мне живется под одной крышей с таким чудовищем, как дедушка. Несмотря на все мои усилия представить нашу жизнь в самом радужном свете, миссис Ливадис поджала губы и недоверчиво покачала головой: