Алексей Тарновицкий - Киллер с пропеллером на мотороллере

Проснулась я поздно, в одиннадцатом часу и долго лежала с открытыми глазами. Завтра десятое февраля — день нашей свадьбы. Завтра должно состояться торжественное бракосочетание Александры Романовой и Сатурнина Крауса во Дворце на набережной Красного Флота. Вернее, не «должно», а «должно было». Потому что ничего уже не состоится. Я снова не вышла замуж. Сердобольная тетенька в шиньоне наверняка покачает своей сложносочиненной прической и скажет что-нибудь вроде: «Ну вот, я так и думала. Эти иностранцы только морочат головы нашим девчонкам. И если бы только головы. Небось, сидит сейчас эта дура с пятимесячным животом и льет горючие слезы. Хорошо хоть парень был чех, а не негритос какой из Африки — ребеночек будет похож на человека… А все равно жалко девочку».

Жалко?! А кому не жалко? Кому не жалко, ты, расфуфыренная толстая взяточница с накладными волосами? И то, что у меня нету пятимесячного живота, ничуть не облегчает дела… Мне действительно стало ужасно жалко себя. Плакать лежа удобней, чем в вертикальном положении: слезы не попадают в рот и не так течет из носа. Но это удобство окупается лишь в первые десять — пятнадцать минут, потому что потом подушка намокает и становится совсем неприятно. Тактичная собака Бима позволила мне выплакаться: не тыкала носом, призывая выйти на прогулку, не повизгивала и не топала по паркету нарочито тяжелыми шагами, а лишь деликатно вздыхала на коврике рядом с кроватью.

Чертов телефон молчал, и я то благодарила за это судьбу — ведь новости могли оказаться страшными, то кляла ее, потому что нет пытки ужасней, чем бесконечное ожидание ужаса. Мы с Бимулей вышли и бродили по набережной Фонтанки, пока собака, замерзнув, сама не потянула меня домой. Я тоже порядком окоченела, но лучше уж окоченеть, чем сидеть там, ожидая звонка из милиции… Я почти завидовала мертвому Сатеку, который, наверно, тоже коченел сейчас где-то под снегом. Зато, вернувшись домой, сварив кофе и впитав каждой клеточкой тела его блаженное тепло, я вдруг ощутила себя последней сукой: в самом деле, можно ли кофеи распивать и греть ноги в теплой собачьей шерсти, когда он лежит там в мерзлой канаве один-одинешенек…

Я снова взялась за трубку, чтобы еще раз пройтись по уже знакомым номерам. В одном из участков на меня накричали:

— Девушка, вы вчера уже звонили! Сколько можно?!

— А вы найдите, и я звонить перестану… — пообещала я.

— Вот ведь странный народ! — удивился дежурный. — Вы же и сами не обрадуетесь, когда найдем.

«Когда найдем», — отметила я про себя, — не «если», а «когда»…

Телефон зазвонил в третьем часу дня, но я не смогла заставить себя снять трубку. Просто стояла рядом, словно окаменев, и слушала его сердитые, а затем обиженные звонки. Аппарат помолчал, собираясь с силами, и зазвонил снова.

«Ответь! — скомандовала я самой себе. — Ответь, иначе ты потом совсем сбрендишь, гадая, кто это и почему…»

— Алло…

— Саша? Это Саша?

— Да. А вы кто?

— Это Ян, сосед Юты. Сатек жив!

Я опустилась мимо стула на пол. Мне казалось, что я лечу, а вокруг взрывается фейерверк

— Алло, Саша! Ты слышала? Сатек жив!

— Где… он… — хрипло выдавила из себя я. — Где он?!

— В тюрьме! В Праге! Сатек заарестован!

— Арестован?! За что? Почему?

— Не ведам… — немного помолчав, ответил сосед. — Говорят, СТБ…

На линии послышался щелчок, разговор прервался.

— Ян! Ян! — истерически завопила я в молчащую трубку. — Яа-а-ан!..

Там снова что-то щелкнуло и характерно-деловой голос телефонистки международной связи произнес:

— Разговор закончен, разъединяю.

Я осторожно положила трубку на рычаг и повернулась к Биме, которая вот уже полминуты стояла рядом и, пользуясь временным совпадением уровней роста, вылизывала мне щеку.

— Бимуля, он жив! Слышишь? Он жив!

Собака радостно взмахнула хвостом и припала на передние лапы. Весь ее вид говорил, что подобную новость следует отпраздновать не иначе чем двумя, а то и тремя сосисками.

— Жив, но в тюряге! — охладила я собачьи ожидания. — Погоди, Бима… Как он сказал? СТБ? По-моему, Сатек говорил, что это чешский филиал КГБ… или я что-то путаю?

Походив с минуту-другую по коридору, я опять взялась за телефон. Вся моя жизнь в эти дни была прочно завязана на этот чертов аппарат страхов и надежд…

— Константин Викентьевич?

— Саша? Рад тебя слышать! — приветствовал меня полковник. — Хотя, если честно, не ожидал… Или ты все-таки решила пригласить меня на свадьбу?

— Что такое СТБ?

— Сберегательно-Транспортный Банк? — игриво предположил Новоявленский.

Судя по интонации, у него явно было превосходное настроение. Получил внеочередное звание? Из генерал-майоров в генерал-полковники? Я постаралась говорить по возможности сухо, по-деловому.

— Мой жених не прилетел в Питер, Константин Викентьевич. Вернее, не долетел. Арестован в Пражском аэропорту непосредственно перед рейсом. Говорят, это сделали люди из СТБ. И вряд ли речь идет о банке. Вы ведь, наверно, в курсе, что означает это слово в Чехословакии?

Полковник долго молчал, а когда заговорил, в его голосе слышалась растерянность, причем не наигранная — я достаточно хорошо знала человека, чтобы понять это.

— Саша, поверь, мне ничего не известно о его аресте. Обещаю выяснить как можно скорее и перезвонить тебе. Хорошо?

— Хорошо.

Он действительно перезвонил — около половины пятого, когда мама еще не вернулась с работы.

— Увы, Саша, ты права. Сатурнин Краус арестован в аэропорту при попытке покинуть страну…

— Что за чушь, Константин Викентьевич? Какая «попытка»? Он летел по официальному приглашению, с полностью оформленными бумагами.

Полковник смущенно кашлянул.

— Я в курсе, Саша. Просто зачитал тебе официальную формулировку ответа на мой запрос. Фактически так оно и есть. Он ведь садился в самолет? Садился. Собирался покинуть Чехословакию? Собирался.

— Но это звучит так, будто… Подождите, вы хотите сказать, что его арестовали за попытку поступить в аспирантуру Ленинградского института культуры?

— Нет, конечно, — вздохнул Новоявленский.

К сожалению, все намного серьезней. Твой жених был членом ВОНС.

— Чего-чего?

— ВОНС — антисоветская организация в Чехословакии, направляемая из-за границы. Расшифровывается как «Комитет по защите несправедливо осужденных». Близки идеологически к «Хартии-77».

Я набрала в грудь воздуху и затем долго-предолго выдыхала его наружу. Никогда прежде мне не приходилось слышать ни о каких чешских хартиях, партиях, комитетах и несправедливо направляемых из-за границы осужденных.

— Послушайте, Константин Викентьевич, я понятия не имею, о чем вы говорите. Большинство этих слов мне вообще незнакомы. Вы прекрасно знаете, что Саша Романова в принципе не интересуется политикой. Какого же черта политика вдруг заинтересовалась Сашей Романовой?