Ричард Флэнаган - Смерть речного лоцмана

– Не здесь, Гарри, – сказал Бо. – Тут слишком мягко, дружище.

Это были первые слова, произнесенные ими после того, как Гарри их окликнул. Слизняк обтесал сверху макушку сосны, которую они повалили накануне с помощью лебедки, – так, чтобы поверхность получилась ровная и гладка.

– Операционный стол, а, Гарри? – проговорил Старина Бо, и они дружно рассмеялись.

Потом им стало не до смеха.

Гарри положил на сосновый ствол руку с окровавленным ошметком большого пальца, из которого торчали обломки костей. Этот ошметок напомнил ему кусочек говяжьей отбивной, присыпанный кокосовой стружкой. Слизняк нацепил на Гарри свободный верхний захват, отвернул ему голову так, чтобы он не видел свою руку, и затянул захват. А Старина Бо меж тем прижал правую руку Гарри за запястье к стволу и, держа топор за середину рукоятки, вскинул его вверх.

– Держи его аккуратно, Слизняк! – велел Старина Бо.

Стоит ли смотреть, что было дальше ?

Боже, удовольствуемся малым.

Вместо отрубленного пальца я вижу часы и глядящего на них Аляжа. Он видит, что часы стали, пожимает плечами. И снова смотрит в долину – над нею низко стелется туман, такой густой, что кажется, будто долину накрыло белым саваном. Удивительный миг умиротворения, правда, – мне видно, что́ чувствует Аляж. В висящей над рекой тишине клиенты погружают оставшееся снаряжение на плоты и напоследок осматривают место привала. Глядя на это, впору сказать, что день задался как нельзя лучше. И, будто в знак уважения к царящему кругом покою, путешественники бесшумно отвязывают плоты, Аляж с Тараканом так же бесшумно сталкивают их с берега в воду – и плоты беззвучно соскальзывают в чайного цвета воды реки Франклин. Начинают грести, не говоря ни слова. В кои-то веки клиенты умудряются работать веслами слаженно – и плоты следуют один за другим, словно связанные незримой нитью. Течение теперь куда сильнее – клиенты к такому еще не привыкли. Они ощущают руками всю мощь оживившейся речной глади и волнуются – волнуются они и при виде того, как плоты, прежде неповоротливые в слабом течении реки, сейчас готовы стремглав нестись вперед.

Видение прерывает пронзительный крик. Это Эллен – на борту у Аляжа. «Пиявка, пиявка!» – вопит она. Аляж перебирается через шпангоутное крепление на нос, где сидит Эллен, отрывает лоснящийся черный комок, наполненный кровью, с задней части ее руки и швыряет его в воду, оставляя Эллен с кровоточащей ранкой на руке.

Они гребут дальше. Вдруг туманную пелену разрывают странные звуки и резкий треск: над ними пролетает стая желтохвостых черных какаду. Путешественники успевают лишь краем глаза разглядеть птиц в прорехе тумана, прежде чем стая улетает прочь и скрывается в глубине долины. После исчезновения стаи еще какое-то время слышатся безудержные резкие крики, будто предвещающие неотвратимый дождь – не то в шутку, не то всерьез. Они гребут дальше. Туман поднимается, и сквозь него уже проглядывают тучи – они бешено проносятся через узкий просвет в небе. Все молчат. Клиенты напуганы – лоцманы пока еще нет. На реке они всего лишь час или около того, как вдруг странным образом начинает холодать. Плот Таракана идет впереди. Таракан убавляет ход – и плот Аляжа врезается ему в борт. Таракан указывает в сторону бокового хребта в дальнем конце долины. Он завешен пеленой дождя. Таракан с Аляжем переглядываются. Но не говорят ни слова. Погода изменилась – снова подул западный ветер. Они гребут дальше.

Минуют маленький пляж, по которому там бродит пятнистохвостая сумчатая куница, – она поглядывает на них, даже не догадываясь, кто они и куда так торопятся. Она их не боится, а они боятся этого мелкого сумчатого падальщика, неотрывно следящего, как мимо проносятся красные плоты со странными существами, как будто для зверька это всего лишь плавник с налипшим мусором – смытыми с берега причудливыми обломками, которые уносит прочь в далекие миры.

Темнеет. За час с небольшим до полудня небо уже выглядит так, словно вот-вот наступит ночь. Клочья синевы сужаются и попадаются все реже, наконец, небо внезапно затягивается сплошной черной пеленой, до того плотной, что путешественники в страхе сбиваются в кучки посередине плотов. По мере того как речная долина заканчивается, уступая место входу в глубокую теснину, холмы становятся круче. Кто-то из клиентов на борту у Таракана затягивает песню Вилли Нельсона [75]о том, как здорово видеть в будущем одно только синее небо. Все облегченно смеются, едва успев дать волю тревоге, но не желая этого показывать. Песня заканчивается. Стихает и смех. Вокруг снова повисает кромешная, мертвая тишина.

И они гребут дальше – в теснину, в царство мрака.

Сейчас я всматриваюсь во мрак более пристально, чем тогда, пытаясь пронизать его взглядом насквозь. Тьма мало-помалу рассеивается. Она разрывается в черные лоскуты, и каждый такой лоскут обретает форму зверя: один превращается в вомбата, другие два – в кольцехвостых кускусов, пять – в филандеров [76], три – в потору [77], семь – в расписных малюров [78], четыре – в летучих мышей, один, красивый с виду – в зеленую древесницу [79], два – в общительных варанов, остальные – в мирного с виду пресноводного омара, в багрового, словно от злости, рака, – и все сидят с одной стороны старого, застеленного клеенкой стола, тоже проступившего из мрака. С другой стороны стола примостилась не менее причудливая звериная компания: троица сумчатых дьяволов, парочка полосатых кошек, одинокая крапчатая сумчатая куница, одинокий же сумчатый волк с непомерно раздувшейся пастью – как видно, в предвкушении пиршества, сварливая стайка черных какаду, малютка бронзовая змея, испещренная узором в виде петелек и узелочков, скрюченная тигровая змея, как будто не обращающая внимания на свою пресмыкающуюся сродственницу. Здесь же пристроились: тиликва [80], рядышком с нею – сова и карликовый кускус, четверка дворняжек, пара утконосов, пятерка кенгуру, а с правого края ерзает ехидна. И посреди этого звериного банкета возвышается престарелый Гарри с доброй улыбкой на устах.

Звери чавкают – насыщаются прямо из блюд, и как будто не без удовольствия. А Гарри в непривычной для него роли старейшины взирает на них сверху. Хотя у Гарри с Соней до смерти Сони был только я, они, конечно же, мечтали о большой семье и о том, как однажды они вместе с детьми сделают что-нибудь эдакое. После смерти Сони Гарри все так же ставил тарелку со снедью для нее во время своих еженедельных пикников. А потом ставил еще одну тарелку с салатом, жареным мясом и рыбой – в дополнение к той, которую он обыкновенно оставлял для себя, меня, для Марии Магдалены Свево и для моей покойной матушки. Прошло года полтора после ее смерти. И он поставил совсем маленькую тарелочку с кусочками мяса и овощным пюре, как для ребенка. Вслед за тем примерно каждые полтора года он прибавлял еще по тарелке к означенным, словно желая накормить неизменно разраставшуюся семью призраков. Со временем порции пополнялись, точно сотрапезники, будучи сперва детьми, становились подростками, а потом взрослыми. Чем дальше, тем больше выставлял он снеди и напитков – уже для других невидимых гостей, якобы доводившихся ему дальними родственниками, с которыми он давно не виделся, или для друзей-детишек, которых себе придумал. И никто не сказал ему на это ни слова. Как будто так и должно быть на самом деле; а потом со временем это стали воспринимать как чудачество, и если кто и позволял себе высказаться по этому поводу на наших еженедельных пикниках, то разве что какой-нибудь случайный гость, который, впрочем, точно был из плоти и крови.